Эрмин. – И тебе не стыдно такое говорить? Логово дикарей! Какая наглость! Ты раз сто говорила, что наш дом – великолепный и ухоженный. А если под дикарями ты имеешь в виду Одину и Аранк, которых я очень люблю, то прошу тебя взять обратно слова, которые ты только что произнесла!
– О господи, да беру я их обратно, беру! Уж слишком ты нервная, дорогая моя. Я ведь просто пошутила… – смущенно пробормотала Лора.
– Что-то я в этом сомневаюсь. По правде говоря, ты, мама, становишься невыносимой. Ну просто мегера какая-то!
Возвращение Лоранс из сада положило конец этой перебранке: Лоранс, широко улыбаясь, размахивала голубым конвертом.
– Новости от Шарлотты, и марка на этот раз не немецкая, а французская! – пояснила она. – Мама, письмо адресовано тебе.
– Ну наконец хоть что-то приятное! – обрадовалась Эрмин. – Я вскрою письмо и прочитаю его для всех вас вслух.
– В таком случае следовало бы предложить Жоссу спуститься к нам, – сказала Лора. – Он очень любит Шарлотту. Кроме того, всегда именно он отвечает на ее письма. К ее последнему письму прилагался рисунок маленькой Адели, на котором было написано: «Дедушке Жослину». Для семилетней девочки она рисует очень даже неплохо. А то, что она хромает, окружающие почти не замечают.
Эта девочка, родившаяся на берегу Перибонки, в доме Тошана, летом 1947 года заболела полиомиелитом. Лора и Жослин приютили ее на несколько недель, необходимых для ее лечения, поскольку Шарлотта тогда вот-вот должна была родить второго ребенка – ребенка, который едва не стоил жизни своей матери и которого назвали Томасом.
– Я схожу наверх за дедушкой, – сказала Лоранс, поспешно выходя из гостиной.
– Твоей дочери то и дело легко удается куда-нибудь удрать, Эрмин, – покачала головой Лора. – У нее как будто есть крылья.
– Просто ей не очень интересно находиться здесь одной, без своей сестры и Кионы.
– Хм! Видимо, именно по этой причине ты разрешила ей помогать Овиду Лафлеру в его школе для индейцев.
– Именно так, мама! – резко ответила Эрмин, начиная сердиться. – Овид приедет за ней в понедельник и отвезет ее туда. Она ничем не рискует, и к тому же такая деятельность заставит ее быть серьезнее и позволит ей позаботиться о тех, у кого есть гораздо больше оснований жаловаться на жизнь, чем у нас.
Лицо у Эрмин было осунувшимся, а взгляд – отсутствующим. В это утро она надела обтягивающую бежевую тенниску и штаны из джинсовой ткани – той голубой ткани, которая быстро завоевывала популярность в Америке. Что касается ее пышной светлой шевелюры, то она была частично скрыта под платком.
Жослин спустился по лестнице, ступеньки которой были покрыты цветным шерстяным ковром, удерживаемым тоненькими медными прутьями.
– Что, мисс Лолотта нам что-то написала? – проворчал он. – Если ее писанина сможет нас отвлечь от мрачных мыслей, то я с удовольствием ее послушаю. А если нет, то лучше вернусь в постель.
– Папа, ты что, намереваешься
