style="font-size:15px;"> Эти ее слова вызвали у нее чувство тревоги и заставили слегка задрожать. Кионе не нравилось, когда она чего-то не знала. Она, когда-то читая украдкой романы определенного содержания, узнала добрую тысячу нюансов, относящихся к половым отношениям, чтобы ничему не удивляться и не вести себя как идиотка, когда придет ее час впервые отдаться мужчине. Тем не менее предстоящее первое в жизни соитие ее пугало.
«Почему принято говорить, что именно женщины отдаются мужчинам, а не наоборот? – вдруг подумала она. – Мужчины, получается, лишь берут и ничего не дают?»
Этот вопрос ее взволновал. Впрочем, она задумывалась над ним уже давно. «Если я отдамся, то есть отдам себя, я себя потеряю, я уже не буду полностью такой, какой была, – подумала она. – А если я забеременею, это будет еще хуже, потому что я стану пленницей любви, которую испытывают матери к своим детям».
Закончив наводить порядок в палатке, Киона стала настороженно прислушиваться, не донесутся ли звуки шагов по тропинке. Скоро уже должен был появиться Делсен: в субботу работа заканчивалась раньше. Киона, успокоившись, решила развести огонь в кругу из камней, который она поспешно соорудила, когда они с Делсеном приехали сюда. И тут вдруг со стороны камышей донесся едва слышный шум. Киона уставилась на камыши. Из них вышел большой серый волк. Он посмотрел на Киону своими желтыми глазами. Это было крупное и величественное животное. Оно застыло в красивой позе. Киона, не испытывая ни малейшего страха, заговорила с ним громко: «Эй ты, откуда ты пришел? Ты нас не боишься? Тебя не отпугивает запах строительной площадки?»
Животное не двигалось. Ветер, дующий с озера, слегка шевелил его шерсть, которая издали казалась шелковистой. Его пристальный взгляд в конце концов заставил Киону встревожиться. Ей вдруг показалось, что она видит прекрасную Талу, Талу-волчицу, причем в образе не человека, а волка.
– Мама? – пробормотала Киона. – Это ты?
Продолжая стоять на месте, волк повернул голову в сторону ближайших бараков и понюхал воздух.
«Мама, если ты пришла, если ты наконец пришла, то наверняка для того, чтобы предупредить меня о какой-то опасности!»
Киона, почувствовав, что к горлу у нее подступает ком, а голова начинает кружиться, опустилась на колени возле костра. Ей стало холодно, очень холодно, а ее взор затуманился.
«Я ничего не вижу – как в Валь-Жальбере, когда я шла к “сахарной хижине” Жозефа Маруа, – подумала Киона. – Но почему?»
Она легла на бок и прижалась щекой к земле. Ее сердце лихорадочно заколотилось, и ей даже показалось, что она вот-вот умрет. Перед ее мысленным взором предстала сцена неслыханной жестокости: Делсен наносил удары ножом священнику – лысому и очень худому старику, который сжимал в руке распятие, висевшее на цепочке на его шее.
«Нет, нет, нет! – запричитала Киона. – Нет, только не это!»
Затем она увидела этого священника лежащим на больничной
