скидок на войну: обед готовила кухарка, продукты привозил порученец из спецчасти, молоко, творог и сметану приносила всё та же тётя Дуся из пригородной деревни Горино. В обмен на консервы, крупы и муку, развесной кусковой маргарин.
Ночами Мотя плакала, мама, Серафима Ивановна, спала рядом на самодельном диване, жалела её, гладила волосы, шептала:
– Може, живой, у партизан али в обозе глубоком затерялся… Вот дороги установятся, пришлёт весточку, девочка моя, кровинушка ненаглядная, не тоскуй так, сына растить надо… Кончится и эта война, Геночка с тобой будет, вон, сколько сил-то потребуется…
Не знала мама: только сын на уме у дочери, отошёл-отболел суженый-ряженый, так и не полюбила, наверное, она Василия… Зачем же замуж выходила? Спроси теперь, зачем? Кто ж ответит? Он-то любил, да умно как-то, головой что ли, нежно, но лениво, со словами да оборотами… Боялась, здорово боялась напугать его Мотя тем, что вулкан в ней бурлит, могла и обжечь, спалить ненароком… Так вот всё и прошло на полутонах, на сдержках…
***
Первая смена на комбинате начиналась в шесть утра. Встала мать, стала греть чайник, на сковородку положила парочку вчерашних блинов, последние, нет больше очисток, а картошки чуток осталось, только для посадки, если не выкопают потом оголодавшие соседи. Тянулись к проходной ручейком, молчали, о чём говорить женщинам: живы и слава Богу. У четырёхметрового грязно-коричневого забора комбината – тишина, не мычат в загонах коровы, молчат животные… Такое впечатление, что всё вокруг повымерло, нет больше жизни, осталась одна война с голодом и ползающими на дымящейся свалке детишками, мальчиками и девочками с грязными лицами и руками. «Боже мой, – думает Мотя, – ведь там ничего больше нет, кроме копыт и обглоданных костей… Как им выдержать всё это? А они Генку тычут мне в нос, до сих пор в матросском костюмчике водят мальчишку гулять на улицу… Совсем бабушка сдурела!»
Степан Чичков, бригадир, давно приглядывался к напарнице, но побаивался крутого нрава «забойщика в юбке», её острых ножей. Намекал на каптёрку, где имел запас водки и кое-что ещё – лоток холодца с белыми коровьими лодыжками. Мотя так выматывалась за смену, что валилась с ног, но ни разу не оставалась отлежаться: после шести вечера она на час-два успевала забежать к Генке. Мальчик тепло встречал маму, выходил с ней на улицу, рассказывал о прочитанных книжках, на прощанье дарил свой рисунок или поделку. Мотя смущалась такой обстановке: всё это походило на больницу или детский дом. Но что придумать, чтобы изменить ситуацию, не знала, терпела, радуясь, что видит сына. Старший брат молчал, ждал воскресенья, делал для племянника заготовки из обрезков кожи, чтобы научить его продевать дратву, готовил деревянные гвоздики для забивания в каучуковую чушку.
Во вторую смену встречаться матери с сыном практически не удавалось, приходилось ждать только выходного. За неделю
