жилплощадь на четыре квадрата, выделил кухоньку с примусом да керогазом, вырыл подпол для хранения картошки и других овощей, оборудовал антресоли да полати, угол для «мойдодыра» и хранения вёдер и тазов. У второго большого окна обустроил своё рабочее место: в округе не было рукастее сапожника, чем дядя Коля – хромой. Шил модельную обувь редко, повалил его с заплатками да подмётками рабочий люд: особенно много ремонтировал детских ботинок в конце лета, перед новой школой. Но Моте всё же сшил венгерки, которые подсмотрел у богатой гостьи, пришедшей к соседям на Новый год. Девушка боялась надевать их, хотя знала, что и кожа не новая, и мех – из бывшего в употреблении, и молнию искали всем общежитием. И всё-таки это было произведение искусства, так решили соседи, увидевшие Мотю в полусапожках сначала на 23 февраля, потом – на 8 марта, и даже на 1 мая, когда уже цвела мать-и-мачеха и в тёплых потоках воздуха во всю носились бледно-жёлтые бабочки – капустницы.
***
«Нет похоронки, нет убитого… – думала о муже Мотя, уже не так часто, не каждый час, вспоминая его. – Значит, пропал без вести… Значит, есть надежда, что Генка не останется сиротой… Сколько их в бараке уже без отцов осталось… Почти у каждой второй бабы – похоронка в ридикюле хранится». Работали по сменам: двенадцать часов через сутки, от усталости некоторые женщины не могли дойти до дома, падали на топчаны и только потом, через пару-тройку часов отдыха, получив банку жидкого молока, спрятав в мешочек горсть отрубей или очисток от картошки, неслись к детям домой. Хоть какая-то кормёжка, отходы из отходов, которые разрешалось взять домой, делали женщин почти счастливыми. С приходом матери семья ела горячую похлёбку, иногда удавалось испечь на нутряном жире животных тонкие блины из картофельных очисток. При выходе с комбината обрезки сала женщины прятали в интимных местах одежды.
Мотю устроили на мясокомбинат родственники мужа, по блату. Подкармливала ожидающих забоя коров, доила их, молоко отвозила в столовую. Раз в смену рабочие ходили туда за супом из круп, ещё довоенных запасов, полагающийся кусок хлеба несли домой. Конечно, до линии фронта сотни километров, нет бомбёжек, жизнь спокойнее, чем у соседей, но голод наседал, особенно в военную зиму почувствовали. В школах – развёрнуты госпитали, раненых столько, что забиты и коридоры, и цокольные помещения. Тихое кладбище на окраине города разрослось до гигантских размеров, съев все поля близлежащего колхоза: в день умирали десятки воинов. Их хоронили в братских могилах, выставляя на свежем бруствере фанерные таблички с ФИО и цифрами госпитального шифра. Умерших от голода, болезней и старости жителей хоронили в заброшенной части кладбища, в специально выкопанной траншее, которую делили на равные участки.
Уже несколько раз Мотя говорила, что надо переехать с Генкой к брату, до работы идти сто метров, мама – бабушка, хоть и старенькая, но зато постоянно дома да
