Россия, в свою очередь, объявила частичную мобилизацию, но конкретного врага у нее не было. В Германии кайзер и рейхсканцлер все еще верили, что Российская и Австро-Венгерская империи могут договориться и отменить мобилизацию, хотя начальник немецкого Генерального штаба уже настаивал на том, чтобы вооруженные силы были отмобилизованы. Франция не заявляла о приведении своей армии в боевую готовность, но все больше опасалась действий Германии. Британия, осознавшая реальную угрозу кризиса только в субботу 25 июля, в четверг 30 июля все еще надеялась, что Россия смирится с тем, что Австрия покарает Сербию, но знала, что Францию в беде не оставит.
Именно события 31 июля – распространение новости о всеобщей мобилизации в России и немецкий ультиматум России и Франции – поставили Европу на грань войны. На следующий день, 1 августа, 35-й после террористического акта в Сараеве, должна была начаться мобилизация в Германии против России, что, как говорилось в немецком ультиматуме Франции, сделало бы войну неизбежной. Отозвать ультиматум Германия не могла – великие державы так не поступают, а Россия по той же причине не имела возможности согласиться с выдвинутыми ей условиями. Согласно условиям франко-русского союза – конвенции 1892 года, обе страны должны были объявить мобилизацию в случае нападения Германии на одну из них и вести войну как союзницы.
31 июля, по мере того как истекало указанное в ультиматуме время – 12 часов на ответ для России и 18 часов для Франции, – потенциальные противники были на волосок от войны, но надежда еще оставалась. Строго говоря, конвенция, подписанная Францией и Россией, условием войны против Германии ставила ее нападение на кого-нибудь из них. А Германия всего лишь объявила о переходе своих вооруженных сил на военное положение. Даже объявление войны, но без реальных боевых действий, не давало оснований вводить положения конвенции 1892 года в действие. Тем не менее французы понимали: мобилизация немецкой армии означает, что вскоре последует объявление войны России, а в начале ХХ века ситуация, когда великая держава в таком случае не начинала боевые действия, выглядела маловероятной. 12 часов, отведенные Германией Российской империи на принятие ультиматума, были последними, когда мир все еще можно было сохранить. У Франции, правда, времени было меньше. Барон Вильгельм фон Шен, немецкий посол в Париже, который в шесть часов вечера в пятницу 31 июля приехал во французское Министерство иностранных дел, чтобы сообщить об ультиматуме России, точно не знал, когда начинается и заканчивается отсчет отведенного на ответ времени (с полуночи до полудня следующего дня), однако это уже не имело особого значения. Война грозила разразиться уже через полдня[97].
По крайней мере, так 31 июля считали французские генералы. Известия, точные или преувеличенные, о немецких военных приготовлениях взволновали даже Жоффра, считавшегося воплощением невозмутимости. Страх потерять преимущество овладел им точно так же, как Янушкевичем
