style="font-size:15px;"> Они совсем не разговаривали, просто улыбались друг другу. Им хватало лишь дотрагиваться под красной скатертью с драконами кончиками пальцев и сталкиваться коленями, чтобы стремительно копить в себе компоненты будущего ядерного взрыва. Он был взрывателем, а она зарядом в миллион мегатонн. Под столом искрилось, пахло озоном, как будто собиралась разразиться маленькая подстольная гроза.
– Ко мне? – спрашивала она, с трудом глотая будущий крик.
Он мотал головой:
– Здесь останемся…
Вытаскивал из кармана денежную пачку, отсчитывал небрежно крупные купюры, плюхал их на стол, прижимая тяжелой бутылкой из-под шампанского.
Они уже не торопились, как в первый раз. Останавливались каждые несколько метров и целовались долго и прочувствованно…
И потом все происходило долго и восхитительно. Каждый был готов взорваться в любой момент. Но они нарочно оттягивали, почти не двигались, а словно покачивались на волне крайнего удовольствия.
А после кто-то истерически застучал в стену – громко и часто, и она лишь тогда поняла, что кричит. И крик ее устремлялся в плафоны люстры, которые усиливали результат страсти до невозможных для восприятия децибел.
– Дай руку, – шептала она.
Он упирал в ее распухшие губы ребро ладони, а она вгрызалась в него исступленной сукой.
Пашка стонал от боли в голос, но руки не отнимал. Была в той боли мучительная сладость.
За стеной прокричали матерные слова, и все перешло к финалу, как по команде.
Произошли такие тонкие вибрации в пространстве, что в фундаменте гостиницы стала образовываться трещина, которую обнаружат лишь в 2007 году.
Они валялись в изуродованной постели и ржали в голос.
Потом Пашка заказал в соседний номер бутылку шампанского по телефону, обязав официанта при вручении заставить соседа повторить матерный вопль.
Через некоторое время они услышали удовлетворенное «Ё… …шу …ать!», вновь заржали и ржали бы до утра, но здесь дверь номера сорвалась с петель и в комнату ввалились пятнадцать злых мужиков в штатском.
Как они заламывали Пашке руки – до треска, лупили ладонями по ушам, чтобы подоглох малость, а она при всем при этом кричать не могла, даже пошевелиться не получалось! Сидела голая, в ужасе вжав лицо в колени, пока кто-то не бросил в нее покрывалом со словами:
– Прикройся, сука!
Ор стоял такой, что чудом стекла в окнах не вылетели.
– Волки позорные!
– Глохни, мразь!!!
– Козлы!
– …ец тебе!..
Она, конечно, прикрылась, а потом ее везли, укутанную в это покрывало, в милицейском «газоне» и весь остаток ночи мучили допросом в серой бетонной комнате, а Юлька на все слова человека с жестким, похожим на грецкий орех лицом отвечала вопросом:
– Где мое платье?
– Вы
