мамой конфеты.
Куда уходит та беззаботность из наших сердец, что делает жизнь простой и понятной? Что приглушает восторг, притупляет радость, заставляя с каждым годом все чаще отчаиваться, что приводит в уныние при любой неудаче? Детская наивность сменяется взрослым сомнением. Однажды наткнувшись на непонимание или подлость, порожденную глупостью, мы теряем веру, и в наши сердца прочно закрадывается недоверие. Почему бы не говорить все в лицо, всю правду, как она есть, не терзать друг друга недомолвками, не обманывать, не говорить за спиной. Ведь все так просто было в детстве, почему же сейчас стало вдруг так трудно?
Глава 12
Вечером, когда жара спала, мы все собрались перед крыльцом, расположившись на деревянных переносных скамейках. После семи часов вечера быстро темнело, – солнце, словно потеряв опору, быстро скатывалось за горы. В саду трещали цикады, вечер был свежий, прокаленная на горячем солнце земля дышала жаром. Со стороны огорода еще слышалось дедушкино кряхтенье – он заботливо поливал огурцы. Темнеющий сад замер в ожидании ночи, возле ульев еще ползали запоздавшие пчелы, ветра не было, и только в пестром пурпурном небе изредка еще бесшумно летали птицы. Острые очертания гор горбатыми изгибами выделялись на фоне оранжево-розового заката. Мир замирал, природа медленно погружалась в сон.
По вечерам мы часто сидели вот так. В сенях горел свет, и большие комары с тонкими длинными лапами бились о стекло крыльца. Из дома тянуло свежесваренным вареньем, бабушка в сенях еще гремела банками. Дед с громким вздохом присел на низкую скамеечку напротив нас с мамой, закидывая через плечо влажное ручное полотенце.
Миновал еще один обычный деревенский день, заполненный подвязкой помидоров, пчелами, курами, варкой варенья, дедушкиным послеобеденным сном, и снова пчелами, курами, скошенной травой и консервацией. Распорядок дня был жестко отработан годами, и мне иногда казалось, что дед и бабушка жили по инерции, изо дня в день обрабатывая сотки земли, поднимая килограммовые ульи, готовя варево курам и крутя банки. И, приезжая летом, мы вливались в этот поток нескончаемых дел, собственно, не принося ощутимой пользы. Мы помогали в уборке, прополке, варке и сборе урожая, к остальному нас не допускали. Порядки были строго регламентированы дедом, механизм дня отработан до автоматизма, и наше неловкое, неумелое вмешательство, казалось, в любой момент могло сбить всю систему. И только вечером, когда все замирало, наступал покой. Дедушкины подопечные мирно спали, изредка кудахтая и жужжа, заботливо откормленные, отчищенные и едва ли не им самим лично посаженные на жердочки и в ульи.
Иногда после обеда, в не особенно жаркие дни, когда сон не морил деда, или же по вечерам, когда все дела были сделаны, он садился на такую вот самодельную скамеечку и играл на балалайке или на гармони, и сад и дом наполнялись звонкой музыкой балалайки или же тягучими
