она так по-доброму: «Все-все-все, уже не болит и болеть не будет». Ну, встал я, накинул на нее от искушения дьявольского одежу кое-какую.
– Кто такова, – говорю, – откуда и куда путь держишь?
– Не знаю, – говорит. – Не помню.
Отвел я ее к себе в пещеру. Поесть дал. Чуть поклевала. Потом прямо за столом и уснула. Уложил ее на свою кровать, сам в часовне ночь в молитве коротал. Потом как-то попробовал языком дупло в зубе – а его то нет! Задумался я крепко, потом решил проверить, она это или святость места, или икона чудотворная появилась. Не знаю, ведомо тебе или нет, чем я, грешный, в миру занимался? Но остался у меня плохо сросшийся перелом. И охромел я, и на холод боль приходила мучительная.
– Да, знаю, но теперь ты не хромаешь.
– Она, птаха Божья. За одну ночь. Она всегда ночью. Сначала руки начинают светиться, потом, когда очень трудно, вся светится. Когда силенки кончаются, идет к лунному свету. Наберется от него сил – и опять.
– Ох, чую, не от Бога это, – вздохнул Арсений. – И свет этот лунный…
– Она и от солнечного, – поторопился развеять его сомнения отшельник. – Встанет и смотрит открытыми глазами, не отрываясь. Посты держит. Даже Великий. Ну вот, – продолжил он свой рассказ. – Потом богомолка пришла. Откуда-то издали. Вымаливала здоровья своему сыну. У того – падучая страшная. При мне и забился. Я к нему. И она к нему. В общем, изгнала из него всех бесов. Или усмирила – не знаю… Но так, аккуратно, по-доброму, без всех этих…
– Брат Георгий, не увлекайся. Излечила эпилептика – да и весь сказ.
– Если «весь сказ», отец Арсений, – обиделся отшельник, – то излечила она с того времени не меньше сотни и больных, и искалеченных. И среди них – знаешь кого?
– Знаю. Ты мне прямо скажи, – весь этот балаган непотребный для чего развел? Зачем себе чудеса исцеления присвоил?
– Она исцеляет тела, я – души. После чудес, здесь явленных, паства укрепляется в вере.
– Некрепка вера, если ее чудесами укреплять надобно. Но не об этом. Деньги почто собираешь?
– Деньги? Я? Деньги?
– Потому и прислан. На станции большой стеклянный ящик стоит. Пожертвования на постройку здесь храма Господня собирают. И такой разговор идет – тебе здесь платить – грех. А вот обязан каждый, к тебе попасть желающий, по приезду пожертвовать и после исцеления деньги немалые туда – в ящик. А коль скоро никакого храма не строится…
– Это… это… – вскочил, побледнев, отшельник.
– Не ты, значит?
– Снимите постриг! Вернусь в мир, всех поубиваю. Лично! Мой грех будет, но с такой хулой жить!
– Гордыня еще сильна в тебе! Ох и сильна! И вижу, лукавишь ты несколько. Нравится тебе поклонение.
– Богу же поклоняются. Я…
– Все. Твои пояснения принял и удовлетворен. Помыслы твои чисты. А с этими… пожертвованиями власти мирские разберутся. Сегодня же сообщу о мошенниках. А знаешь, брат мой, храм здесь был бы очень и очень кстати…
