ну не объяснишь публике, что не может наш брат двадцать часов подряд без перерыва играть, не объяснишь.
Играю.
В голове крутятся какие-то легенды про музыканта, который играл на балу у сатаны, договаривался на одну ночь, а играл сто лет. А вот что с ним было дальше, я не помню.
Только бы не сфальшивить, если в городе где какая стена кривая будет, меня потом самого в эту стену замуруют.
Стараюсь не смотреть на мертвое тело принца.
До, си-диез, фа-бемоль. До, си-диез, фа-бемоль. До, си-диез, фа-бемоль.
Здесь можно расслабиться.
Перебираю диапазоны, за которыми музыка перестает быть просто музыкой, становится чем-то большим.
Кажется, взял не ту ноту. Да не кажется, взял. Не ту. И не я взял, пальцы уже сами делают, что хотят, хватают не те ноты, осталось только хлопнуться в обморок, вот что значит играть без передышки.
Гул в зале.
Свиристят, стрекочут, так и набросятся на меня.
Мертвый вздрагивает.
Поднимается.
Толпа шарахается в стороны, верещит, цвиркает, стрекочет.
Замираю.
Все разом оборачиваются ко мне. Задним числом спохватываюсь, что музыка смолкла, выдохлась, умерла. Еще волоку свои руки к клавишам, руки не слушаются, сейчас оторвутся от тела и убегут, перебирая измученными пальцами.
Краем глаза вижу шефа, не того, умершего, а нового. Вон он несется ко мне, злой, взъерошенный, вот так, как сменить меня за клавишами, так это мы ленимся, а как порядки наводить, это мы всегда пожалуйста.
Бежать.
Все внутри вопит – бежать, бежать, бежать. И уже знаю, не убегу, это у нас в крови, выдрессировали намертво, когда шеф отчитывает – стой и молчи…
Умерший встает, отряхивается, отфыркивается. Вижу, как царь спешит к наследнику.
Шеф хватает меня за плечи.
– Ты… ты что играл?
– Сфальшивил, сфальшивил я…
– Да ясен пень, сфальшивил, играл что, спрашиваю?
– Эту… мелодию города… под которую город строится…
– Оо-о-о-ох, дебилище долбанное, ты что сейчас сыгранул, когда пальцы свои не на ту клавишу сунул?
– Н-не помню…
– Не помнит он… ты хоть понимаешь, что сделал, чучелко ты гороховое? Ты же мертвого воскресил. Ты… ты что играл-то?
– …не помню.
Слепящий свет бьет в глаза, что за черт, вроде бы не люди, а замашки на допросе, как у нашего брата. Или это они у нас научились человеку в глаза светом бить.
– Может… сначала все сыграете?
Чувствую, что если начну играть сначала, точно умру.
– Не… не могу.
– А вы попробуйте.
Кто-то тащит меня к клавишам, кто-то сажает меня за инструмент – играй.
Не играю. Безвольно кладу руки на колени, не двигаюсь. Вот хоть бейте меня сейчас, не буду играть. Даже не просите.
