старожилы рассказывали другим, более молодым старикам, что Иакова видели в городе во все времена, столь же дряхлого, столь же седого, столь же загадочного и необъяснимого.
Один из шаушей дея, которому было восемьдесят два года, убеждал каждого встречного, что, когда мальчиком бросал камни в Иакова, тому уже было лет сто.
Он добавлял, что на следующий день у него случилась горячка, ниспосланная колдуном, от которой лишь тот один смог затем его избавить, заставив выпить неизвестное снадобье.
Словом, еврей этот решал людские судьбы.
Был ли он богат?
Был ли он беден?
Чем он занимался?
О чем он думал?
Никому ничего не было о нем известно.
Все – и даже сам дей – его опасались.
Иаков жил в гетто, на вонючей улице вонючего еврейского квартала, в вонючем доме, большом, но развалившемся.
Однажды домой к нему, по приказу дея, с обыском явились шауши.
Еврей встретил их у порога.
– Пусть входит, кто хочет, – сказал он, – но кто войдет – умрет!..
Шауши не осмелились…
– Идите и скажите Хуссейну, что тот, кто меня тронет, уже мертвец, а тот, кто меня преследует, стоит над могилой. Чтобы защититься и нанести удар, мне не нужно ни оружие, ни солдаты.
Он шагнул вперед.
Офицер, командовавший шаушами, смертельно побледнел, оказавшись перед безоружным стариком.
Тот же промолвил:
– Можешь переступить порог!
Офицер повиновался.
Поставив ногу на бетонный пол, он упал навзничь, отброшенный невидимой силой.
Иаков приказал потрясенным шаушам поднять офицера, дал выпить пару капель напитка, содержавшегося в выдолбленном сердолике, и сказал его людям:
– Унесите его; скоро он придет в себя. Но помните о том, что вы видели, и скажите дею, что сильным мира сего не стоит связываться с силами сверхъестественными.
С тех пор дей начал относиться к Иакову с глубоким почтением.
Весь же Алжир избегал старца; тот ни с кем не общался и никому не мешал.
По улицам он ходил, согнувшись вдвое, опираясь на большую черную палку, едва не касаясь земли длинной бородой, бородой, почтенной, шелковистой, ухоженной и столь белой, что она ослепляла не хуже чистого снега.
Череп столетнего старца тоже поражал воображение: совершенно лысый, он был весь в шишках, которые располагались неравномерно и походили на наросты.
Физиономия его напоминала, если можно так выразиться, лик скелета – похожая на пергамент, стертая в одних местах, ороговевшая в других. Маленькие, глубокие, мигающие и сверкающие урывками, словно глаза волка в сумерках, очи его покоились в глубоких впадинах, под удивительно пышными ресницами.
Руки его постоянно трещали, хрустели и бряцали косточками; кожа, мозолистая и шероховатая, собиралась узелками – такие можно увидеть на лапах грифов; ногти походили на когти.
