и без учета этого многообразия нельзя понять эвристическую ценность его литературной работы.
Более ста лет назад Достоевский поделился таким размышлением: «…Величайшая красота человека, величайшая чистота его, целомудрие, простодушие, незлобивость, мужество, и наконец, величайший ум – все это нередко (увы, так часто даже) обращается ни во что, проходит без пользы для человечества и даже обращается в посмеяние человечеством единственно потому, что всем этим благороднейшим и богатейшим дарам… не доставало одного только последнего дара – именно: гения… чтобы направить все это могущество… во благо человечества! Но гения, увы, отпускается на племена и народы так мало, так редко, что зрелище той злой иронии судьбы, которая столь часто обрекает деятельность иных благороднейших людей и пламенных друзей человечества – на свист и смех и побиение камнями единственно за то, что те, в роковую минуту, не сумели прозреть в истинный смысл вещей и отыскать их новое слово, это зрелище напрасной гибели столь великих и благороднейших сил – может довести действительно до отчаяния иного друга человечества, возбудить в нем уже не смех, а горькие слезы и навсегда озлобить сомнением до толе чистое и верующее сердце его…»
Памятуя о горькой судьбе Василия Кирилловича Тредиаковского, скажем вслед за Федором Михайловичем о нем, как о человеке не получившем «последнего дара» – гения, и при всей его просвещенности, не сумевшем «прозреть в истинный смысл вещей» и обреченного «на свист и смех и побиение камнями».
В отличие от своего неудачливого предшественника, Ломоносов владел этим даром гения, способного «прозреть в истинный смысл вещей» и надо думать, этому в немалой степени способствовала высокая аналитическая культура естествоиспытателя, ученого и мыслителя. Но не только. Ломоносов в поэзии и в филологии шел по пятам Тредиаковского и «уже в силу этого был избавлен от многих ошибок» Василия Кирилловича. В1736 году двадцатипятилетний помор, державший в руках «Новый и краткий способ Российского стихосложения», напечатанный в Петербурге в 1735 году, уже понимал, в чем состоят просчеты его автора, заполняя поля книги Тредиаковского репликами на русском и латинском языках.
«Папа! Письмо не сразу прочитала, я сейчас Шмитта читаю, не хотела переключаться. Ведь ты сам мне говоришь всегда: дела надо доделывать до конца». Надо сказать, у нас с Юлей так повелось изначально, стараюсь читать всё, что прочитывает дочь, мне интересно «чем она живёт». «Дом Зингера» она полюбила с детства, благо, он недалеко от академии находится, всегда туда захаживала и покупала кучу книжек, тратя на них чуть ли не половину своей стипендии. А с Эриком Эмманюэлем Шмиттом у дочки случился целый роман: она покупала все, что выходило в «Азбуке», благодаря её увлечению, неплохо знаю творчество французского писателя и философа. Однако, дочка долго «не зациклевается» на одном авторе, её увлечения периодически меняются. Вот почему у нас собрана
