вынужден был признать, что она права. Более того, Энтони рожден строить корабли; у него талант, в котором с ним никто не может тягаться. Тот, кто не подпускает его к кораблям, отнимает что-то не у него, нет – он отнимает что-то у мира.
– Но мы не имеем права допустить этого! – воскликнул он. – Отец Бенедикт разобьет ему достоинство, он измочалит его, как тряпку!
Смех Джеральдины прозвучал неестественно, похоже, она была очень напугана.
– А он бесстрашен, господин декан, этого у него не отнять.
– Бесстрашен? – набросился на нее Сильвестр. – Потому что он послал нас на улицу и теперь мучает его там? Энтони доходяга, Джеральдина. А еще калека. Он не может защититься.
Небесно-голубые глаза Джеральдины расширились так, что стали видны белки.
– Кто бьет черта, тот острит себе кол.
– Энтони не доходяга и не калека, – произнесла Фенелла, по-прежнему не обращая внимания на Джеральдину. – Если он не защищается, значит, не хочет, а его достоинство у него не отнимет никто.
Сильвестр замер. Фенелла была не так уж неправа. То, что он может защититься и от высокого, крепкого парня, Энтони доказал давно, правда, несмотря на это, случившееся тогда едва не убило его.
Джеральдина переводила недовольный взгляд с одного на другого. Все молчали, пока не пришел Энтони. Камзол он держал на локте. В одной рубашке и брюках он действительно не выглядел доходягой, а был сплошным клубком сухожилий и мышц. Даже сейчас, после перенесенного унижения, в его бедрах чувствовалась какая-то затаенная сила.
«Мы все еще мальчишки, – осознал Сильвестр. – А он – мужчина. Который не только знает, как ставятся шпангоуты каракки, но и каково это – убивать». Энтони казался усталым, лицо у него было красным и потным. Сильвестру хотелось обнять его и прошептать, что он считает его сильнее других.
– Очень плохо было? – спросил он.
– Нет, – ответил Энтони и пошел дальше.
– Отец Бенедикт – проклятый живодер.
– Нет, – снова заявил Энтони.
– Ты считаешь, что он имел право бить тебя? – набросился на него Сильвестр. – Никто из нас никогда не получал от него порки. Нас он уважает, а с тобой обращается как с упрямым бараном, который не заслуживает уважения. И почему ты защищаешь его после этого, я не понимаю.
Энтони перевел на него взгляд бронзово-карих глаз.
– Он прикоснулся ко мне, – произнес он. – Замарал руки и не испугался.
Сильвестр удивленно молчал. Только теперь до него дошло, почему Джеральдина сказала, что декан храбр. Ему хотелось обнять Энтони, но он не осмелился, как и всегда. Даже Мортимер Флетчер не прикасался к младшему сыну – со дня смерти Ральфа. Энтони стал неприкасаемым, как прокаженный. Неужели отец Бенедикт стал первым человеком за девять лет, который осмелился прикоснуться к Энтони? И вдруг вперед вышла Фенелла. Она преградила Энтони дорогу, взяла его лицо в руки и какое-то время просто стояла неподвижно, а потом принялась гладить его. Энтони
