олодный дождь, словно сорвавшийся с тонкой нитки прозрачный стеклярус, начал сеяться сверху, нудно и бесконечно. Это не грибной теплый дождик в июле. Это холодная поминутная морось в конце сентября. Может, закончится так же, как и начался – мгновенно. А может, будет мочить всю неделю, затапливая соседний темный и мрачный в это время года, и без того мокрый в лес, в котором даже в хорошее сухое лето с трудом выживают напоенные влагой болота мелкие белесые грибы.
Ждать, что он закончится, значит, до сумерек время потерять, а Инге очень хотелось завершить поскорее все дела. Она уж и так была не очень рада тому, что развела эти огородные страдания, но бросать начатое не умела, и даже самое гиблое и безнадежное дело привыкла доводить до конца, даже если потом не переставала удивляться бесперспективности и никчемности содеянного.
Инга выглянула в окно. На стекле была видна вечная «радуга» – как на перегретом металле, следы побежалости – «бабьей жалости», как говорила подруга Тоня. Но даже через эту стеклянную «радугу» за окном было сумрачно и гнусно. Дождь все так же сыпался, будь он трижды не ладен! Инга достала с припечка просохшую старую куртку с капюшоном из выцветшей болоньи цвета линялых семейных трусов, шерстяные носки в веселую полоску и резиновые сапоги, которые были ей безумно велики и дрыгались на ноге, противно шлепая голенищами.
«Да-а-а… У Тосеньки ножка изяЧная!» – со смехом подумала в очередной раз Инга про подругу, которая любезно предоставила ей временное пристанище – собственную дачу во мшинских болотах. В крохотной прихожей подхватила ведерко и совок, и, зябко передернув плечами, выползла во двор, придерживая ногой, болтающейся в сапоге, скрипучую дверь.
I
Если бы еще пять месяцев назад кто-то сказал Инге Валевской, что она будет жить в покосившейся на один бок из-за подгнивших венцов, даче, посещать по утрам тесный скворечник в дальнем углу сада, в котором неудобно разместились «удобства» – деревянный постамент с аккуратной дыркой посередине, прикрытой крышкой от посылочного ящика с ручкой из старого деревянного кубика с буквой «М» наверху, и спасать своего породистого лысого кота Митрофана от соседских оглоедов, пьяных от любви к единственной в поселке кошке – она бы рассмеялась. Потому что этого даже в страшном сне представить она не могла. Да и все, кто знал ее – тоже.
Еще пять месяцев назад Инга жила припеваючи, и, как о такой жизни говорить принято, как сыр в масле каталась. Причем, не какой-нибудь простецкий сыр, российский или голландский, а непременно французский «ле фромаж» – Бри, Рокфор или Камамбер. Отец Инги и ее брата Ингмара оставил детям хорошее состояние, поэтому золушкой Инга не была никогда, удивительно сохранив при этом в папиной роскоши скромность и непритязательность. Рокфор – Рокфором, но если жизнь заставляла, могла довольствоваться и кусочком черного хлеба, густо посыпанного крупной серой солью. Да еще и удовольствие от этой крестьянской еды получала самое настоящее.
И хоть была она той самой принцессой, которая почувствовала под кучей тюфяков крошечную горошину, огромные резиновые сапоги, сваливающиеся с ног, ее не пугали, равно как и испорченный маникюр. Куда страшнее были предательство, и последовавшее за ним одиночество. Его она, кстати, выбрала добровольно. Муж Инги, Стас Воронин, просил ее «не делать глупостей», когда она молча собирала свои вещи. Но Инге от его предательства было так плохо, что она готова была уйти на вокзал с чемоданом. Только бы не видеть его, ставшего чужим в одно мгновение.
А случилось все банально. Как в плохой «пиесе». Да еще с презабавным современным концом…
Инга вернулась из командировки раньше, чем собиралась. Так получилось. Работа была завершена, а ей оставалось торчать в далеком сибирском городке еще неделю из-за заблаговременно купленных билетов на самолет – других не было. Делать ей там было абсолютно нечего. Знакомые – только по службе. У каждого – своя жизнь. Пока была работа, все варились в одном котле, а закончилась она – и у всех появились свои неотложные дела, главным образом – дачные.
Инга на выходные осталась совершенно одна в скучной гостинице, где в ванной комнате шмыгали по полу жирные коричневые тараканы. Чтобы не видеть паразитов, Инга отправилась на прогулку по городу, чужому и совершенно не интересному до такой степени, что даже работа, которую она так любила, и которая была связана с этим городом, не сделала его для нее родным и близким.
Ноги сами занесли ее в здание касс аэрофлота, и она, просто так, без всякой надежды, поинтересовалась у милой девушки, скучающей в окошке, а нет ли случайно одного билета на ближайший питерский рейс?
– Случайно есть. Одно место есть, на сегодняшний рейс, вечерний, – девушка внимательно посмотрела на Ингу. – Только если хотите брать, берите сейчас. Его только что сдали. Никто не успел купить…
Инга даже не раздумывала. Прикинула по времени – успевает сдать свой билет на рейс, который будет
