и гражданского общества, вооруженная агрессия по-прежнему остается не только распространенной альтернативой дипломатическому урегулированию конфликтов, но и одной из постоянно совершенствуемых человеком насильственных практик. По мнению экспертов, в данный момент мировой истории происходит масштабное внедрение военных приемов и средств в сферу международных отношений. Место войны, ранее являвшейся, фактически, единственной формой вооруженного противоборства стран и народов, в XX – начале XXI веков все активнее занимают терроризм, геноцид, интервенция и т. д. Последнее из этих понятий в настоящее время получает все более широкое распространение на международной арене, хотя в «Концепции внешней политики Российской Федерации», утвержденной Президентом В. В. Путиным 12 февраля 2013 года, подобные операции названы «подрывающими устои международного права».
По мнению Министра иностранных дел России С. В. Лаврова, использование военных интервенций с целью смены политических режимов в неблагополучных странах – это «прямой путь к потере контроля за глобальными процессами, что больно ударило бы по всем членам мирового сообщества, включая инициаторов внешнего вмешательства»1. Это убеждение поддерживается и представителями зарубежного научного сообщества, по словам которых, сейчас «почти невозможно установить глобальный демократический контроль над проведением интервенций», а «начав интервенцию, становится невозможно ее контролировать»2.
В этом контексте противодействие попыткам интервенции на данный момент входит в число приоритетных задач государства, так как от эффективности этой деятельности нередко зависит существование страны. В свою очередь, выработка рекомендаций по преодолению указанных проблем стала бы невозможной без осмысления соответствующего исторического опыта. История показывает, что недостаточное внимание государственной власти к проблеме ограждения внутреннего устройства от деструктивного внешнего воздействия создает риски дестабилизации. Как следствие, вопрос об изучении механизмов подготовки и проведения интервенций становится все более острым, так как полученные в ходе таких исследований выводы в перспективе позволят вскрывать и успешно противостоять попыткам вмешательства во внутренние дела суверенных государств на ранней стадии.
При этом наравне с интервенциями военными, в которых главным инструментом достижения поставленных целей является армия, то есть вооруженные силы государства, существуют интервенции экономические, дипломатические, идеологические, разведывательные и т. д. В недавнее время эта классификация приобрела актуальность, поскольку «за последние 20 лет вооруженные интервенции приобрели как военные, так и гражданские черты»3. По мнению военных специалистов, сейчас в межгосударственных конфликтах все чаще силовые акции используются только тогда, когда «исчерпаны политические, дипломатические и иные возможности» добиться успеха, а главным ресурсом для этого становится способность «диктовать свою волю противнику без применения оружия»4. Как заметил президент Академии военных наук генерал М. А. Гареев, сегодня «мир вступает в период войн нового поколения, направленных не столько на непосредственное уничтожение противника, сколько на подрыв его военной мощи изнутри, достижение целей путем политического и экономического давления»5.
Еще в 2005 году в США увидел свет документ под названием «Внедрение сетецентричного военного искусства», созданный на основе идей вице-адмирала А. К. Сибровски и аналитика Дж. Гарстка. Одним из важнейших элементов их концепции было объединение военных подразделений, разведывательных служб, дипломатических и экономических ресурсов, журналистики и общественных организаций в единую сеть, добывающую и перераспределяющую информацию. Эта схема должна была обеспечить высокоскоростной обмен актуальными данными, который, будучи дополненным знанием системы принятия решений и стратегии противника, позволял бы опережать его в ходе военных действий6. По сути, в рамках подобных операций главной действующей силой становится отнюдь не армия, а иные государственные или даже неправительственные ведомства и институты, акции которых, как правило, носят скрытый, неявный характер.
В современной военной теории даже родилось особое понятие – «гибридная война», по которой обычно понимают «использование военных и невоенных инструментов в интегрированной кампании, направленной на достижение внезапности, захват инициативы и получение психологических и физических преимуществ, с использованием дипломатических возможностей, оперативных дезинформационных операций, а также электронных и кибернетических операций, военных и разведывательных действий под прикрытием, а иногда и без прикрытия, и экономического давления»7. Фактически, в данном определении ярко отражена модель не только войн, но и интервенций настоящего и прошлого.
Вышеназванные обстоятельства существенно затрудняют
Лавров С. В. Внешнеполитическая философия России. // Международная жизнь. 2013. №3. С. 3.
Pandolfi M., McFalls L. Global Bureaucracy. // Conflict, Security and the Reshaping of Society: The civilization of war. London: Routledge, 2010. Pp. 182, 183.
Dal Lago A., Palidda S. Introduction. // Conflict, Security and the Reshaping of Society: The civilization of war. London: Routledge, 2010. P. 5.
Воробьев И. Н., Киселев В. А. Военная наука на современном этапе. // Военная мысль. 2008. №7. С. 29.
Гареев М. А. Если завтра война? М.: ВлаДар, 1995. С. 121.
Савин Л. В. Сетецентричная и сетевая война: введение в концепцию. М.: Евразийское движение, 2011. С. 21—22, 36.
Цит. по: Котляр В. К вопросу о «гибридной войне» и о том, кто же ее ведет на Украине. // Международная жизнь. 2015. №8. С. 59.
