добился всего, чего захотел, а большего и не надо – он сделал жену счастливой. Правда и то, что он совсем не нуждался в «зеркале», в том, чтобы кто-то оценил, увидел, как они живут вместе. Людей, которые не интересовались его жизнью, он оставил в стародавние времена, они стерлись из памяти, ни имен их, ни лиц, ни голосов не осталось. Старик знал, что никто не интересует человека, кроме самого себя. И строил свое счастье без оглядки на тех, кто даже не слушал, что он отвечает на вопрос «Как дела?».
Нина Валентиновна подолгу смотрела на мужа и улыбалась. Он излучал спокойствие и уверенность, несмотря на больной вид. Казалось, его ничто не тревожит, ничто не могло задеть и побеспокоить. И действительно, все обстояло именно так. Впрочем, одна гнетущая мысль с некоторых пор поселилась в голове Семена Ивановича и, всплывая из мутных вод бытовых повседневных мыслей, заставляла мрачнеть. Его беспокоила смерть – но не тем первичным страхом, заложенным в каждого человека – мол, все умрут, – и не тем, какой смертью умрет он сам – по дороге к дивану или в очереди за молоком.
Старик терзался: кто уйдет раньше – он или Нина. И в редкие моменты разговора с Богом старик просил, чтобы она умерла раньше. Чтобы умерла счастливой, окруженная его заботой и скромным, на какое он способен, вниманием. Чтобы ей не было страшно оставаться одной. Она падает и подолгу не может встать, объяснял он Богу, и порой забывает, зачем куда-то направлялась, хотя только на сборы тратила пару часов. Разговоров с Богом Нина Валентиновна не слышала – старик просто стоял у окна и смотрел вдаль. Разве что мог не ответить на ее вопрос, чего в остальные минуты с ним никогда не случалось.
Семен Иванович закрыл окно. Песок, залетавший в дом, расстраивал его. А в возрасте, когда самые яркие радости, как ни крути, позади, сильнее всего ранят, как правило, мелочи. Тольятти был грязным городом, они переехали сюда, устав от столицы. Да и была квартира, оставшаяся в незапамятные времена еще от бабушки. «Живи», – приговаривала бабуля ему, тогда еще молодому, и пристально смотрела на него.
Он не выдерживал взгляда и отворачивался: так уходящая жизнь смотрит на остающуюся. «Живи», – шептал голос откуда-то с границы, и ему очень хотелось жить. В городе не было моря, не хватало воды, были только заводы и офисные центры. В их дворе стояла трансформаторная будка, несколько больших канистр для мусора и баскетбольное кольцо без сетки, приделанное к ветхому столбу посреди песчаного поля. И справа, и слева, и впереди – через поле – стояли блочные дома, такие же, как и у них, а за теми домами стояли другие, если уж не такие же точно, то очень похожие, а где-то совсем далеко, куда жена уже не дойдет одна – заблудится, – проходила дорога.
Старик любил посидеть на автобусной остановке, наблюдая за движением: мимо проносились автомобили, сновали туда-сюда охваченные бытовыми думами жители ближайших домов, а иногда царственно останавливался автобус; снисходительный водитель открывал двери и сразу жал на кнопку снова: он знал, что старику некуда ехать,
