собственным одиночеством. А каждый человек одинок в этом мире. И когда он читает текст не самого последнего дурака и не в самой худшей форме, то он понимает, что не только у него – урода, идиота и несчастного человека, есть проблемы в жизни, оказывается, и так же у других. Как в том анекдоте про сексуальное образование: «Объясни сыну про отношения полов на примере бабочек. – Помнишь, сынок, мы были в публичном доме? У бабочек то же самое». Так и с литературой… Вот я не могу общаться с Пушкиным, потому что мне это исторически не дано, но я читаю его – и так с ним общаюсь. А вот с автором детектива вы не общаетесь, когда читаете.
– А «Браться Карамазовы» – нечто это не детектив?
– Это не совсем детектив. Да и давненько я Достоевского не читывал. Общение с автором возможно, только если это художественный текст. Через язык идет общение. Язык в тебе оживает… Литература – это форма жизни языка. Жизни в чужом сознании.
– А вот вы говорили, что русский народ – богоизбранный.
– Это я сказал однажды в Израиле; они сказали, что они – избранный народ, и я сказал: «Тогда и русские – избранный». Они в этом заподозрили позицию почвенную, антисемитскую или еще какую. Но я им объяснил: «А какому еще народу можно было поручить справиться с советским режимом? Ни один другой бы не справился!» Вот такая у меня была формула. Русские избранный народ, потому что этот его опыт был приобретен для всего человечества.
– Что ж на нашей-то шкуре все это испытывается?
– Вот поэтому и богоизбранный. Доверчивость… Где-то у меня написано, что народ соблазнить нетрудно, это называется – развратить.
– Соблазнить малых сих?
– Да, да. Это был разврат – чудовищный разврат равенства. В этом причина всей этой кровавой бани.
– А «Метрополь» все-таки кто придумал – Ерофеев, что ли, Виктор?
– Нет – Аксёнов, я думаю. Но рядом оказался Ерофеев. Просто Аксёнов ограбил тех авторов, которые были в «Метрополе», слиняв на Запад. А Ерофеев ограбил Аксёнова. Приписав всё себе.
– В каком смысле?
– В прямом. Все, кто туда вошел – они вошли по доверчивости. Лидером был, конечно, Аксёнов. Это была его идея. А Витя Ерофеев был в шестерках. Молодой, для него это был путь в литературу.
– Ограбил в каком смысле – в том, что затеял и уехал, а оставшиеся расхлебывали?
– Расплачивались, ничего не получая.
– А он – получал?
– Я думаю, что-то он получил, – с чем-то же он уехал. Я не знаю, какие там деньги – может, совершенно пустяковые, но он ехал уж точно с определенным моральным капиталом.
– А ведь чекисты предупреждали писателей! Когда в Союзе писателей было обсуждение рукописи. Они говорили, кажется, Евгению Попову: «Вы-то куда лезете, русаки! Аксёнов – еврей, он уедет, он почву готовит, а вы?» Остались же протоколы.
– Советская власть вполне воспитала интернациональное мышление, никто не делил писателей
