его везунчик.
Воркута, как часы с кукушкой, был пунктуальным и будил ночную казарму лишь однажды, примерно около двух ночи.
– Счас, будет он тебе второй раз у мамы домой проситься! – возражал занявший его место дневальный. – Коль с первого раза не «дембельнулся», то, поди, уже смекнул, что от службы ему никак не отвертеться!
И солдат, сквасив разочарованную мину, всем своим видом выказывал абсолютное неверие в то, что Воркута осчастливит его, точно, так же, как и постового, который, получив свое сполна, в отличнейшем расположении духа, не спеша, на тот момент укладывался на боковую.
– Знал бы, что так будет, лучше бы вовсе глаз не сомкнул!
В это время Воркута заворочался в постели. Дежурный напряг свой слух так, что его барабанные перепонки едва не полопались.
– Ну, давай же! Давай! – от нетерпения дневальный едва не подпрыгивал на месте, мысленно обращаясь к спящему Воркуте, как будто бы к говорящему попугаю, который, время от времени, не переставал всех удивлять своими редкими способностями. – Скажи, что к маме хочешь! Дома – хорошо! Мама каждый день пельменями кормить будет!.. И ни тебе – подъема, ни отбоя, ни строевой подготовки!
– Ма а а а… – сквозь сон выдохнул Воркута и вновь захрапел еще громче прежнего.
– Ты слышал?! Слышал?! – восторженным шепотком, чтобы не разбудить спящих товарищей, восклицал дневальный, взывая к сменщику.
Но, к сожалению, тот, никак не реагировал на это, поскольку, едва его голова коснулась подушки, тут же отключился. Наверняка, он уже видел десятый сон.
Пробудившись рано утром, Воркута подозрительно всматривался в бесстрастные лица дневальных. Он прекрасно знал о своей привычке разговаривать по ночам и, конечно же, стыдился ее и считал скверной. Знал, что из-за этого недостатка сослуживцы за глаза подсмеиваются над ним. Поэтому ничего не прочитав на нарочито тупых и непроницаемых физиономиях дневальных, немного успокаивался. Затем подозрение снова закрадывалось ему в душу. И тогда ненависть переполняла его сердце. Не в силах совладать с ней, Воркута вымещал свою злобу на молодых солдатах. Он принуждал их к тому, чтобы они стирали его гимнастерку, чистили сапоги, бегали в солдатский магазин за сигаретами, а иногда и пивом. Отдавали ему часть своего довольствия и заработанных денег. Но поступал он так не столько по вышеуказанной причине, то есть из-за собственных комплексов, которых ужасно конфузился, а, больше, руководствуясь теми неписанными правилами, которые в пору армейской дедовщины, казались служащим в порядке вещей. Своеобразной нормой!.. До поры до времени Воркуте все сходило с рук. Никто не останавливал его, когда он открыто избивал наиболее строптивых новобранцев, которые не признавали авторитетного старослужащего. Это сделало его еще более самоуверенным и наглым.
– Ну, так что, зема?! – продолжал Воркута, хмуро глядя на явно пасовавшего перед
