служил в стройбате.
– Ну, Ванек, прощальную, любимую твою, – сказал Колька. – Костер у дороги!
От музыки, от печальных слов этой песни у Егоркина всегда становилось на душе тоскливо. А сейчас и без того было грустно и томительно, как всегда бывает, когда покидаешь родные места, а тем более в первый раз. Что там впереди? Что?
Егоркин до этого момента как-то не осознавал всей важности сегодняшнего дня. Сколько раз приходилось ему ожидать автобус у сруба, но уезжал он прежде на день-два, зная наперед, что скоро вернется. А теперь покидал деревню, может быть, навсегда. Будет, конечно, приезжать, но гостем, гостем по праздникам. Пристально, прощаясь, оглядывал он родные места: луг с пересекающими его телефонными столбами, появившимися уже на его памяти; тракторную базу, на которой этим летом возился с комбайном, готовя его к уборочной; зернохранилище – возле него когда-то был ток, и Ванек вместе с другими мальчишками воровал из вороха зерно, насыпая за пазуху. Потом они меняли у бабки Семушкиной зерно на яблоки. Ток давно перевели на центральную усадьбу, а бабка Семушкина умерла. Ванек смотрел на магазин, на тополя рядом с ним. Смотрел на зеленый финский домик тети Поли, сестры отца, на вишневый сад под его окнами… Сердце Егоркина дрогнуло. Мимо тети Полиного сада торопливо шла Валя. Ванек понял, что идет она к нему, к нему! Он сглотнул подступивший комок и метнул быстрый взгляд на приятелей. Когда она подошла совсем близко, Егоркин двинулся навстречу. Вспомнилась она вчерашняя, заспанная, в одной рубашке, вспомнилось, как не вышла к нему, и стало обидно, что не смог провести с ней последний вечер.
– Зачем пришла-то? Людей смешить… Не смешно! – глядя в сторону, буркнул Ванек.
– Дурак, я не знала, что ты уезжаешь! – тронула его за рукав куртки Валя.
– Давай хоть за угол зайдем, а то стоим, как на сцене, – покосился на приятелей Ванек.
Они зашли за угол сруба.
– Как же ты не знала, я тебе вчера говорил! – Он смотрел прямо в глаза девушке и чувствовал, что не те слова говорит, не те. Нашел время обиду выказывать. Последний же день! Последние минуты! Нужны сейчас совсем другие слова, другие!
– Говорил… Вспомни, как говорил… Стекло вон разбил!
– Ничего, вставите другое. Стекла в магазине много. Копейки стоит, – продолжал он все тем же тоном. А перейти на нужный, сам не зная почему, не мог.
– Писать-то будешь? – держась за его рукав, словно он хотел убежать, а она удерживала, спросила Валя.
– Не буду, – грубо ответил Ванек.
– Это почему же? – опустила Валя голову. Пухлые щеки ее стали наливаться краской.
– Нужна ты мне! Я там городскую найду.
– Дурак ты! Дурак! – вскинулась Валя и, отпустив рукав, взмахнула рукой, пытаясь ударить Егоркина.
Он поймал ее руку и прижал к себе, ласково говоря:
– Ну что ты,
