если будет больно.
Боль состояла из коротких вспышек в непосредственной близости от ее лица, фейерверк уколов, которые Джиллиан к себе никак не относила. Тело на них реагировало, вздрагивало или рефлекторно пыталось не поддаваться. Сестра извинилась, в голосе ее слышалось нетерпение. Джиллиан не собиралась извиняться за свое тело, оно всего лишь досталось ей по наследству. Она здесь третья сторона, она только что здесь поселилась. Придет кто – откроет дверь и впустит. И наблюдает за посетителем, пытается прочесть в его взгляде, каким он находит этот дом. Радовалась, если он выражает восхищение. Да, здесь хорошо, не правда ли? Но и сделать предстоит еще немало. И смеется. Сестра объясняла ей свои действия, но Джиллиан не слушала. Она пыталась соотнести боль со своим лицом, создать единую картину, но ей не удавалось. Картина неполная, пропорции смещены.
– Сейчас заканчиваем, – сообщила медсестра. – Вот так, все хорошо получилось.
И вышла из палаты. Зеркало лежит на тумбочке. Джиллиан думала о зеркале, не о своем лице. Зеркало – вот лицо, которое она может держать перед собой. Нерешительно протянула руку, чуть помедлила, но все-таки его взяла. Повертела, покрутила, поднесла к глазам обратной стороной и разглядывала блестящую поверхность, слабое отражение своего лица, неповрежденный его отблеск. Если бы кто-то глядел на нее сейчас, то лицо его, отразившись в зеркале, стало бы ее лицом.
И все-таки она перевернула зеркало, долго и пристально на себя смотрела. Раньше она, вставая порой перед зеркалом, заглядывала себе глубоко в глаза. Но глаза были как стекляшки, а зрачки – как провалы, за которыми скрывалась непроницаемая тьма ее тела.
Изо всех сил она старалась узнать себя в этой плоти. Узнавала глаза, брови, губы, но они не составляли целого. Когда врач или кто-то из сестер входил в палату, она быстро откладывала зеркало на тумбочку, воображая, что облик ее там и остается, что она может скрыть его от посторонних взглядов. Пыталась прочитать в глазах сестер отвращение или ужас. Но видела лишь равнодушную любезность.
Она разглядывала лица сестер, мысленно пытаясь в них перебраться. Подражала их мимике, вытягивала верхнюю губу, закрывая нижнюю, прищуривалась, морщила лоб. Заводила то с одной, то с другой сестрой долгий разговор, чтобы понаблюдать за ее лицом и отдохнуть.
Отец поставил стул к кровати. Повернешь голову, и видно, как он сидит, уставившись на стену, а там плакат с какой-то выставки – на зеленом поле три красные точки по диагонали. – Нравится тебе картинка?
Три точки. Она подняла голову с подушки. Отец быстро взглянул на нее и тут же отвернулся.
– Джон Армледер, – произнесла она и в самом имени художника вдруг почуяла опасность.
С нее сдерут кожу – ну, она не совсем поняла, но врач вроде бы собирается отделить кожу ото лба, не нарушая кровоснабжения, спустить пониже и использовать для нового носа.
– Маттиас погиб, – сказал отец.
– Да, –
