подлежит восстановлению. Он просто исчезнет, и на его месте возникнет что-то новое.
И зима стала неинтересной. Раньше, бывало, идёшь в школу через перелески – каких только ни увидишь следов: заяц-беляк, заяц-русак, белочка пробежала от дерева к дереву, тетерев набродил в молодом сосняке; ровной строчкой будто швейная машина прошлась по белой холстине поля лиса; рябчик аккуратным крестиком вышил снежное окружье ёлочки, волк размашисто пересёк дорогу… Бывало и самих зверя, птицу увидишь.
А нынче ворона и то редко сядет на дорогу, незачем ей садиться: сено не возят, лошадей нет. Немой лес стоит как забытый среди белых снегов. Только ветер шумит в вершинах, сбивает снег с нагруженных лап. Ушла жизнь не только из деревень, а и из лесов, полей, и вся округа стынет в молчаливом долготерпении – ждёт далёкой весны. На неё одну надежда, на неизменное пока солнечное тепло.
14. Нынешняя зима в России никак не воспевается ни поэтом, ни прозаиком. Никак не вдохновляет зимняя дорога: асфальт, позёмка, твой автомобиль, бегущий мимо свиноферм и силосных сооружений. Хоть деревня, хоть лес – всё, что встретится тебе на дороге – всё вызывает мысль об упадке, разрухе, истощении… Увидишь, наконец, вдали свой город в дыму, копоти, где нечем дышать… И всё-таки-скорее туда в свою квартиру, чтоб не видеть ничего вокруг, спрятаться, забиться в угол на кухне и, минуя грипп, как-нибудь дожить до весны. А зима? А зима для нас так и осталась в стихах Пушкина: «мороз и солнце; день чудесный!..» Лучшего с тех тер ничего так и не было.
15. Россия не знает, как жить. Народ должен сам решить и решится на новую жизнь. Он уже решился, но ему вечно мешают свои и чужие начальники, ну, чужих можно послать на… запад. А вот от своих так легко не отделаться. Их надо воспитывать церковью, школой, литературой. Чтобы они перестали «ложить» своё невежество на страну и народ.
16. Предзимье, срединная Россия, ночной пустынный большак пролёг с севера на юг. Пегие поля в слабом лунном свете, безлюдье. Иду большаком на север, один. На подъёме на самой горбине большака замер оторопевший волк. Остановился и я, гадаю: «Собака? Волк? Пожалуй, он…» Слегка сдвинувшись с большака вправо, где обочиной, где полем иду, как и шёл, на север. Волк тут же «свалился» на другую обочину и тоже шагом, тоже полем пошёл, как и шёл, на юг.
Шли, сторожили друг друга глазами, пока не разминулись. «Хорошо, что волк, а не человек. – радовался я. – С человеком так просто нынче не разойдёшься».
17. Наша родина дорога нам и ненастьями, беспогодьями. Мы не столько радуемся хорошей погоде сколько её предзнаменованиями, предчувствием, ожиданием. Не отсюда ли идёт и наша политическая терпеливость, доходящая порой до овечьей покорности и смирения, иногда мы в этом заходим так далеко, что теряем в глазах мира не только уважение, а и облик нормальных людей. Так было во времена «царствования» К. Черненко, хорошо, что это длилось недолго. Но и по сей день я вспоминаю тот период нашей жизни с каким-то тревожным смущением будто страной
