чтобы дать жизнь Салафиилю, от которого родится сын Зоровавель, а от него – Авиуд, сыном которого станет Елиаким родивший Азора, ставшего отцом Садока – и от него уже начала существовать последняя из девяти групп устной памяти рода Христова, возглавил которую Ахим – сын Садока – радовавшийся сыну своему Елиуду, родившему ему внука Елиазара, род которого продолжит Матфан, передавший память рода сыну Иакову – отцу Иосифа – он, в любви с Марией и принесёт миру Христа, от которого и начнётся другая эпоха.
Но это будет потом. Пока же колесницы и кони гортанных персов покрывались чужеземной пылью, храпели и дыбились под своими горластыми всадниками, и развлекались вместе с ними, беря в галоп, и не ощущая тяжести привязанного на верёвку раба, кувыркавшегося позади, и окропляющего своей кровью убегавшую из-под него родную землю; и в восторге взвивались ввысь стрелы лучников, превращаясь в точки; и доставали непокорные спины рабов жала длинных копий; и бичи, погоняя, заносились над спинами рабов, змеями извиваясь над ними.
Но и эти игры надоедали животным, тогда они переходили на рысцу и, бредя медленным строем, клонили храпящие морды влево, навстречу красному, падающему в степь, солнцу.
– Камар! – раздавался в предвечернем походном шуршании голос шахе.
Повелитель войска привставал в колеснице, взмахивал рукой в направлении синевшего вдали холма, который стал теперь виден; и все, ведомые шахе, пришпоривали своих коней.
И опять раб, индус Ратхама из последних сил прибавлял шаг, переходил на бег; натянутая верёвка резала запястья, но он уже знал, что скоро крикнут: «Бахтан!», – и это будет означать остановку на длинной, непонятно куда, дороге. Рядом с подножьем холма так и происходило. Спешивали коней, ятаганом обрубали верёвку, потом, полоснув по спине раба бичом, смеялись:
– Якши, батур! – и кидали под ноги кусок лепёшки.
– Ратх… ма, – вскинув голову, произносил в ответ раб.
– Ешь, собака, – смеялся один из персов, ещё раз опуская бич на спину раба.
– Ратх… ма – упрямо повторял тот.
Вольный звук «а» вдруг проглатывался пересохшим горлом вместе с болью от ещё одного удара: исчезал и не показывал эту боль. Горек был этот глоток, как вытоптанная копытами полынь на майдане у холма; и короток, как степная ночь перед утренней, дальней дорогой.
– Ратх…ма! – повторял раб-индус, вскидывая голову на обидчика.
– Что ты стонешь, пёс?! – усмехался перс и уходил к костру, где уже гуртом кружили воины.
Ратхама же садился на тёплую землю, разжимал ладони и наконец выпускал из рук три плоских маленьких камушка, на которых были начертаны и его прошлое, и его будущее.
«Шесть раз ты будешь переставлять знаки, начертанные на камнях этих, – вспоминал Ратхама голос своего отца брахмана. – Пять имён – это предки твои: я – отец твой, дед, прадед, отец прадеда и дед его. Шестое имя – твоё. Ра – это солнце, под которым родились все и воздух,
