а воины пели песни, которых у них не было. Он понимал, что раб не может говорить то, что думали его недалёкие воины. «Пусть будет так!» – решил он, поднимаясь над сидящими вокруг.
– В нашем языке мало слов, и отныне пусть будет ещё одно: «рахмат!». Каждый, принимающий от кого-то в дар, пусть произносит его.
«Ратхама», – слышался гордый шёпот на другом круге майдана, а течение воздуха образовывало вокруг ветры…
4
Александру казалось, что этой весной на всю Италию обрушились дожди. Но это было не так.
Причудливые облака, вдохнув воздуха Альп, плыли на юг через Ломбардию. Они впитывали влагу Корсиканского пролива в Тоскане, и вод Тирренского моря, а продолжая свой путь вдоль побережья, твердели от образующихся в них льдов и ломались, зацепившись за Везувий; и, треснувшие, вплывали в Калабрию, гремя громами, и проливаясь ливнями.
Александр ехал навстречу тучам. Шоссе в Неаполь жалось к угадываемым в дожде горам. Убегая от непогоды, он держал максимальную скорость. Часа два уже был в пути, мокрая дорога нервировала, но до усталости не напрягала. И хотя «все дороги вели в Рим», он, уже въехав в уютную Торре-Аннунциату, свернул с основного шоссе на узкую – сквозь коридор апельсиновых деревьев – дорогу, которая была ближе к морю и скоро вынырнула в пространство, открыв перспективу. С небольшого холма стало видно далеко вперёд, где внизу на ровном плато, сливающимся с плоскостью моря, простирались длинные ряды виноградников, опушённых молодой зеленью. Там, внизу, дождя почти не было. Настойчивое солнце выплёскивало полуденный свет сквозь разрывы туч, и, словно гигантский прожектор, обследовало световым пятном: виноградное плато; поросшее деревьями взгорье справа от виноградников; бело-розовую цепочку дальних, угадываемых вдали домов. Резкий весенний ветер вспенивал прибрежные воды залива, делая их белыми, пушистыми, и приносил оттуда чуть слышный, но воодушевляющий шум.
На этот шум и ехал Александр, зная, что скоро Неаполь и там, как это бывало всегда, он сделает небольшую остановку. Так и произошло. Он оставил машину, узкой, вымощенной крупной брусчаткой, улицей, спустился к набережной Санта Лючия. Здесь, в бухте, море было спокойней. Оно шуршало о белые борта пришвартованных катеров и невысокий парапет гранитной набережной, приглашая к тихим посиделкам. Саша присел за столик одного из многочисленных кафе, лицом к бухте, по берегу которой тянулась эспланада невысоких зданий. Как и многие, заказал рыбу, сок, сигареты. Ещё не было вокруг ярких цветовых акцентов: ни ультрамарина моря, ни красно-жёлтых клумб. Лето только ожидалось.
А когда, возобновив путешествие, он проехал Таррачину, тучи растащило, солнце объявило себя во всю величину, на душе стало по-весеннему чисто. Минут через сорок показались холмы Рима. Квадрасистемы в машине выдавали Высоцкого, кассеты которого он всегда возил с собой, и его голос сбивал сейчас капли зависшего на придорожных кустах, прошедшего недавно дождя.
На
