которые преподавали в одно время с Джозефом: мистера Мучника, у которого однажды упал парик, когда он заснул над контрольными по проверке академических способностей; мисс Фьеро, которая приводила своего малыша в школу, когда няня болела, и засовывала его в компьютерный класс, где он играл в игру «Улица Сезам». Обсуждаем рецепт штруделя, который пекла его бабушка. Он рассказывает мне о предшественнике Евы, шнауцере по кличке Вили, который, бывало, обматывался туалетной бумагой, как мумия, если хозяева случайно оставляли дверь туалета открытой. Джозеф признается, что трудно стало коротать свободное время, когда он не работает и не занимается волонтерской деятельностью.
Что касается меня, то я рассказываю, например, о том, что уже смирилась с тем, что останусь в старых девах. Рассказываю Джозефу о том времени, когда мы с мамой вместе ходили по магазинам, как она залезла в слишком узкий сарафан, который нам пришлось купить, чтобы позже разорвать и снять. Рассказываю ему, как на протяжении нескольких лет после этого инцидента, стоило произнести слово «сарафан», и мы обе покатывались со смеху. Рассказываю, как папа каждый год во время седера[11] читал молитву голосом Дональда Дака, и не потому, что не почитал традиции, а потому, что его маленькие доченьки при этом весело смеялись. Рассказываю, как в дни рождения мама разрешала нам на завтрак лакомиться любимыми десертами, как умела угадывать температуру с точностью до двух десятых градуса, лишь прикоснувшись ко лбу, когда кто-то заболевал. Рассказываю, как в детстве я была уверена, что у меня в шкафу живет чудовище, и папа целый месяц спал сидя, опираясь спиной о раздвижную, обитую филенками дверь шкафа, чтобы зверь не мог выбраться оттуда среди ночи. Рассказываю, что мама учила меня заправлять кровать, как это делают в больницах. А папа учил выплевывать сквозь зубы семечки дыни. Каждое воспоминание похоже на бумажный цветок, который достает из рукава фокусник: только что его не было видно, и вот он уже такой реальный и яркий, что невозможно представить, как его до сих пор не было видно. И подобно этим бумажным цветам, которые вытащили на свет Божий, воспоминания невозможно спрятать назад.
Я ловлю себя на том, что отменяю свидание с Адамом, чтобы провести часок в гостях у Джозефа, поиграть в шахматы, пока глаза не начнут слипаться и я вынуждена буду ехать домой, чтобы немного поспать. Он учит меня следить за центром доски и сдаваться только в случае абсолютного поражения; учит оценивать местоположение каждого коня и слона, ладьи и пешки, чтобы я могла принимать правильные решения.
Во время игры Джозеф задает мне вопросы. Моя мама была такой же рыжеволосой, как я? Мой отец скучал по ресторанному бизнесу, когда занялся промышленным производством? Моим родителям доводилось пробовать какое-нибудь из моих блюд? Даже самые трудные из ответов – например, то, что я никогда не пекла для родителей, – не обжигают мне язык так сильно, как обожгли бы год или два назад. Оказывается, делиться с кем-то воспоминаниями – не то же самое, что переживать их в одиночку: рана уже не кровоточит, а только саднит.
Через две недели мы с Джозефом вместе приезжаем на очередное занятие нашей группы. Сидим
Седер – ритуальная семейная трапеза во время праздника Песах, во время которой читается пасхальная молитва.
