человеком. Я его не знаю.
– Бородатый? Рука сломана?
– Я… Да.
Техасец втянул воздух сквозь стиснутые зубы и пожал плечами; скрипнула кожа.
Слева что-то звякнуло. В слабом свете зашторенного окна Сибил уловила, как блеснули, сдвинулись с места грани дверной ручки. Техасец вскочил на ноги.
Одной рукой он плотно зажал ей рот, в другой у него был устрашающего вида кинжал, нечто вроде тесака, только с заостренным концом. Кинжал находился так близко от лица Сибил, что она разглядела медную накладку на тупой стороне клинка и зазубрины на этой накладке. А потом дверь стала медленно открываться, и внутрь проскочил Мик, его голова и плечи – черный силуэт на фоне льющегося из коридора света.
Техасец отшвырнул ее в угол между бюро и стенкой, и Сибил, похоже, ударилась головой. Она стояла на коленях, окруженная смятым кринолином, и смотрела, как огромная рука хватает Мика за горло, поднимает в воздух, прижимает к стенке, как ноги Мика судорожно бьются, выстукивают по деревянной панели барабанную дробь, а потом в живот Мика косо, снизу вверх, вошел длинный блестящий клинок, вырвался и вошел снова, и в ноздри ударила жаркая вонь Мясницкого ряда.
Все потеряло реальность. Теперь Сибил воспринимала происходящее как сон, или театральный спектакль, или кино – кино, где бальзовых кубиков так много, и они такие крошечные, и программа, ими управляющая, так умело составлена, что экранная реальность даже реальнее обычной, настоящей реальности. Техасец аккуратно опустил Мика на пол, прикрыл и запер дверь; двигался он неспешно и методично.
В глазах у Сибил поплыло, она обмякла и привалилась к стене. Техасец взял Мика за воротник и потащил поглубже в тень, к зеркальному шкафу. Каблуки Мика неприятно скребли по полу. Потом техасец встал на колени, послышался шорох одежды, шлепок отброшенного в сторону бумажника, потом зазвенела мелочь, одна монета упала на паркет, покатилась, еще раз звякнула и стихла.
А от двери доносились скребущие звуки, брякал металл о металл – чья-то пьяная рука пыталась вставить ключ в замочную скважину.
Хьюстон настежь распахнул дверь и ввалился в комнату, тяжело опираясь на свою трость. Потом громко рыгнул и потер живот, место старой раны.
– Сучьи дети… – Хриплый, совершенно пьяный голос.
Генерала качало, заносило в сторону, каждый его шаг сопровождался резким стуком трости.
– Рэдли? Где ты там спрятался, недоносок? Вылезай!
Тяжелые башмаки прошаркали рядом с бюро. Сибил еле успела отдернуть пальцы.
Техасец прикрыл дверь.
– Рэдли!
– Здравствуй, Сэм.
Здесь, в этой темноте, где пахло бойней и незримо двигались великаны, комната над «Оленем» казалась далекой, как первые воспоминания детства. Хьюстон пошатнулся, ударил тростью по шторам, сорвал их, и тут же свет уличного фонаря зажег морозные узоры на забранных решетчатым переплетом стеклах, хлынул в комнату, выхватил из тьмы фигуру
