вопросы, на которые он не может ответить, даже если бы и захотел: «Ты любишь лягушек, Натаниэль?» Или еще: «Этот стул удобный, согласен?» Взрослые очень часто задают глупые вопросы, даже когда на самом деле не хотят слышать ответы. Лишь однажды доктор Робишо задала вопрос, на который Натаниэлю захотелось ответить. Он нажимает кнопку на небольшом пластмассовом диктофоне, и раздается знакомый звук: Хеллоуин и слезы – все в унисон.
– Это песни китов, – сказала доктор Робишо. – Ты слышал их раньше.
«Да, – хотелось крикнуть Натаниэлю, – но я подумал, что это я плакал изнутри!»
Врач заводит разговор с родителями, произносит длинные слова, которые скользят ему в ухо, а потом поджимают хвост и убегают, как кролики. Скучающий Натаниэль снова полез под стол, чтобы поискать черный карандаш. Он приглаживает уголки рисунка. Потом замечает куклу в центре.
Это кукла-мальчик. Он сразу видит это, как только переворачивает ее. Натаниэль не любит кукол, он с ними не играет. Но он тянется за этой валяющейся на полу игрушкой. Поднимает куклу. Поправляет ручки и ножки, чтобы больше не казалось, что кукле больно.
Потом он опускает глаза и видит синий сломанный карандаш, который продолжает сжимать в руке.
Избитое выражение: «Любой психиатр вспоминает Фрейда». Соматоформное нарушение («Диагностическое и статистическое руководство по психическим заболеваниям», том IV) – термин для заболевания, которое Зигмунд назвал истерией и которому подвержены молодые женщины, чья реакция на потрясение выражается в сильном физическом недомогании безо всяких физиологических предпосылок.
Другими словами, доктор Робишо утверждает, что разум может заставит тело болеть. Это происходит не так часто, как случалось во времена Фрейда, потому что в наши дни существуют менее травмирующие способы выплеснуть эмоциональный стресс. Но время от времени встречаются и подобные случаи, чаще всего у детей, которые не располагают достаточным словарным запасом, чтобы объяснить, что же их расстроило.
Я бросаю взгляд на Калеба: интересно, а он этому верит? Откровенно говоря, я просто хочу забрать Натаниэля домой. Хочу позвонить одному свидетелю, который как-то выступал в качестве эксперта, отоларингологу из Нью-Йорка, и попросить его посоветовать, к какому специалисту в Бостоне обратиться, чтобы он осмотрел моего сына.
Вчера Натаниэль чувствовал себя отлично. Я не педиатр, но даже мне понятно, что нервный срыв за одну ночь не происходит.
– Эмоциональная травма, – негромко уточняет Калеб. – Какая, например?
Доктор Робишо что-то говорит, но я уже не слышу. Не свожу глаз с сидящего в уголке Натаниэля. На коленях у него попой кверху лежит кукла. Одной рукой он пытается засунуть карандаш ей между ягодицами. Его лицо – боже мой! – абсолютно ничего не выражает.
Я видела подобное тысячи раз. Я побывала в кабинетах у сотни психиатров. Сидела в уголке, как муха на стеночке, когда ребенок показывал то, что не умел выразить словами. Когда ребенок доказывал мне то,
