за этим типом и увидел одно: красотой он не блещет, а все больше чешет языком. «Дон Гуана будете играть вы», – сказал я, глядя в глаза «уродцу». Он от радости аж подпрыгнул. И понятное дело: актеры такой комплекции, как он, до седых волос в театре играют роли, состоящие из двух слов: «Кушать подано!», а тут – Дон Гуан!
Репетиция началась. «Деточка, – стал я рассказывать дочери уборщицы ее роль. – Вот ты, такая как есть, пришла на могилу какого-то старого дядьки, который был тебе, скорее, отцом. А даже, если он и был тебе мужем, то ты из-за малых лет и неразвитого организма вряд ли могла что-то оценить». Я увидел в глазах девочки непонимание. Тогда решил говорить конкретно. «Ты вообще-то с мальчиками пробовала?» – задал я бесстыдный вопрос. Задал, конечно, тихо, так, чтобы не слышал никто. Девочка густо покраснела и потупила глаза. «Говори мне, как врачу, – потребовал я. Режиссер это тот же врач. Он врачеватель людских душ. Понятно? Ну, так как: пробовала или нет?» – «Пробовала», – ответила девочка, не поднимая глаз. «Ну, и как впечатление?» – поинтересовался я. Подросток неопределенно повел плечами, а потом доверительно сказал: «Мне больше понравилось на американских горках кататься». – «Ну, вот и славно!» – обрадовался я, ведь услышал именно то, что хотел. «А теперь представь, что к такому дядьке, который приставал к тебе с глупостями вместо того, чтобы каждый день катать на американских горках, ты обязана чуть ли не ежедневно ходить на могилку. Вот мы накинули на тебя черное покрывало вдовы, вот дали в руки четное число обязательно белых цветов, приставили монаха. Иди!»
Мы и впрямь накинули на хрупкую девочку какую-то черную тряпку, выдали ей два белых пластмассовых цветка, и она пошла туда, где условно находилась могила Командора, скорбно склонив голову. И вдруг… Вдруг девочка остановилась, завертела в разные стороны головой, вся ожила. «Я увидела бабочку! – прокомментировала она мне причину своей перемены. Я хочу ее поймать. Можно?» – «Валяй!» – поддержал я ее сценическую импровизацию, и Дона Анна бросилась, весело припрыгивая, вслед за пестрым насекомым, пытаясь его поймать наброшенной на плечи черной тканью, предварительно наспех бросив на землю цветы. Это было именно то, что мне надо, ребенок-вдова. Это было то, о чем писал Пушкин! Но следовало как-то остановить эту удачную импровизацию, и тогда я шепотом бросил в зал: «Монаха! Срочно на сцену монаха!» На роль монаха еще прежним режиссером был назначен толстяк Володька, по фамилии Ожогин. Монах возник перед разыгравшейся вдовой, как каменное изваяние, бессловесно напомнившее ей о том, что она находится на кладбище и здесь следует себя вести иначе. Юное существо нехотя прервала свою забаву, подняла с земли цветы, поправила траурную накидку и с сожалением проводила взглядом улетевшую бабочку. Только тогда она не пошла, а поплелась дальше в направлении условной могилы. Это было бесподобно! Именно так ведут себя дети, когда родители, позвав их с улицы, заставляют учить уроки.
