вдруг посмотрел прямо в глаза актрисе: «Вам разве не говорили после спектакля таких комплиментов в надежде переспать с вами?» – «Говорили», – ошарашено ответила она. «Ну, так вот, – продолжил я. – Лаура слушает всю эту чушь, но ни один из воздыхателей её не интересует, все они бедны как церковные крысы. Она спешит успеть ещё в один ночной притон, спеть там что-нибудь или сыграть. Там, возможно, она ещё успеет снять на ночь богатенького Буратино. Ситуация знакома?» – опять, глядя в упор, спросил я актрису. «Знакома», – подтвердила она, её глаза загорелись, и я почувствовал, что она уже увлекается моим замыслом. Окрыленный успехом, я продолжал: «Так вот: чтобы подчеркнуть окружающим мужчинам свое пренебрежение, Лаура переодевается прямо при них. Они её донимают наперебой своими комплиментами, а она не стесняясь снимает с себя один наряд, раздеваясь догола, чтобы тут же надеть другой, для нового представления. Она их не замечает, во-первых, они без денег, а во-вторых, она спешит. Она лишь отделывается от поклонников дежурными фразами: «Да, мне удавалось сегодня каждое движение, слово. Я вольно предавалась вдохновению. Слова лились, как будто их рождала не память рабская, но сердце».
Надо сказать, что сцена в моей трактовке смотрелась блестяще: примадонна срывала с себя на ходу платье, лифчик, колготки. Поклонники взирали на её прелести, пускали слюни, соперничали друг с другом в произнесении дежурных комплиментов в надежде вкусить прелести этой дамочки. Последняя же, деловито подтягивая трусы, не обращала на их алчные взоры никакого внимания, поддерживая приличия ради разговор дежурными фразами. Лаура, как птица, рвалась навстречу новым, перспективным мужчинам, а эти, никчемные, с пустыми кошельками, изо всех сил старались её удержать в этот вечер рядом с собой. За всем этим кавардаком изучающе наблюдал Дон Карлос, держа в руках открытый томик римского историка. Вот Лаура уже заспешила к двери, на ходу приводя в порядок новый туалет, но, чтобы не дать ей уйти, поклонники просят спеть.
«А что петь? вдруг обратилась ко мне примадонна. Алла Константиновна пела «Ночной зефир струит эфир…».
«Ну, при чем здесь это? – возмутился я. – Ну, вот вы, продажная театральная шлюха, что бы вы им спели?» Я испугался, что примадонна примет мои слова на свой счет, а не на счет своей героини, и закатит истерику, но актриса неожиданно вдохновилась моей подсказкой и заиграла, возможно, саму себя. Но как! Это было восхитительно! Она вскочила на стол, нахально задрала юбку, которую даже не успела до конца застегнуть, стала наспех отплясывать и распевать набившие всем оскомину куплеты: «Была я белошвейкой и шила гладью, затем пошла в актрисы и стала бл… ью! Парам-пам-пам! Парам-пам-пам!» Она отплясывала на столе, нарочито демонстрируя мужчинам все свои запретные места: разноцветные трусы, полные ляжки, вывалившуюся из бюстгальтера грудь. Всем своим видом она старалась показать, что презирает этих клопов, жадно
