италянских – всех купим! А нашего брата заводчика – не тронь! Нам, ваше высокоблагородие, своё дело работать надо. И вот тебе моё слово, кум: (К Полушкину.) отойдёт ваш Фёдор от государева дела, на кумедийны забавы – откажу ему Анку нашу.
Анка – Батюшка… (У неё навернулись слёзы, не дав больше ничего сказать.)
Мать Фёдора – Ты, дочка, не тово… не бойсь… Да что же ты молчишь, отец?
Полушкин – А чаво мне тут сказывать? Дурнем я его не знал. По наукам преуспел – так что больше и нельзя. Заводское дело знает лучше мово, так уж это точно. А ента дурь – пока меня ноги держат. А как надо будет – до всего самому… Тут уж не до забав будет. А я уж чо? Почитай, и не работник. Выходит, кум, Анку-то тебе и не удержать.
Егор – Погодим, да поглядим, какого зятя ты мне в столицах-то растил.
Фёдор – Вы, батя, не сомневайтесь. Супротив вас идти никто в мыслях не держал. И вот вам, батюшка, и вам, Егор Авдеич, слово моё: заводы держать и капитал приумножать сколь обучен. А храмина для кумедий что? Мечты, грёзы… (Увлекаясь.) А что, дурно ли? Чем ерославцы хуже москвичей, аль, там, питербуцев? Ведь для души простор-то какой! Вот как здоровья, батюшка, поднаберёте, мы с вами в Москву аль Питербурх пренеприменно съездим. Посмотрите вы, что оно есть, – настоящий театр! Ведь забываешь, кто ты, и не знаешь, на небе ты иль на земле! Вот, как увидите, так, право слово, сами придёте к нашему воеводе. Вот тебе, скажете, ваше высокоблагородие, деньги на театр, а уж про ахтёров не волнуйтесь, мы с сынами на себя это берём.
Смех гостей разом спустил тетиву предшествующих разговоров. Увлечённый Фёдор не сразу и понял причину смеха.
Воевода – (Смеётся.) Всё сказал!
Матрёна – Вы уж, батя, тогда сразу отпишите мне заводы, а мужикам театру.
Смех сразу стих.
Полушкин – От дура девка. Всю обедню испортила…
Матрёна – А чо я? Я чо?
Протопоп – (К Матрёне.) А ежели Бог призовёт тебя поране отца?
Мать Анки – (Обрывает споры.) Да что же это у нас сегодня разговор не в ладу? Кончайте, мужики, лясы точить. Выводи их, бабоньки, на круг!
Молодёжь только и ждала этого призыва. Вмиг заходили, закружились, защёлкали каблуками. Ближе к хозяину дома воссели мужи города. Фёдор сел за гусли. Неожиданно к нему на грудь бросилась немолодая подвыпившая соседка.
Соседка – Красавчик ты мой, дай я тебя, светлую головушку твою, поцалую! А я-то, дура старая, думала, ты и взаправду там, в амбаре, Богу душу отдал. И не я ж одна… Ревели мы об тебе. За мать твою ревели… А ты… Чародей! Кудесник! Вот он!
Когда быстрая часть «русского» сменилась медленным раздумьем, Фёдор, подойдя к Анке, глубоким поклоном приглашает её. И пошли они, что поплыли… Мать Анки склонилась к матери Фёдора.
Мать Анки – Ну, точно лебедь с лебёдушкой… (Заморгали, завздыхали матери.)
Танцуя, Фёдор, склонившись, что-то тихонько сказал Анке. Она покачала головой: «нет, мол».
