не стал ломаться, огласил:
– Первый, и один из самых страшных – чревоугодие.
Сизоворонкин вспомнил толстяка из французского средневековья, и согласился.
– Второй, – продолжил грек, – прелюбодеяние и блуд.
Тут Лешка-Геракл вспомнил Клеопатру и не стал сразу кивать.
– Если это и грех, – подумал он, – то такой, без которого никак не обойтись. Иначе, откуда дети будут браться? К тому же насчет нас с Клеопатрой… Я парень молодой, неженатый; она тоже живет… жила по законам своего государства…
Тот факт, что законы эти, быть может, Клеопатра сама и написала (если, конечно, умела писать), Алексей предпочел проигнорировать. Вместо этого он еще раз вспомнил волнующие изгибы тела египетской царицы, и… Грозно сверкнул очами на Деклетиания, который шумно задышал в опасной близости от него.
– Продолжай, – сурово кивнул он греку.
Тот вздохнул, и продолжил – теперь уже без пауз:
– Алчность, печаль, гнев, уныние, тщеславие, гордыня.
Сизоворонкин сначала примерил все это на грека; решил, что последнему больше всего подходит уныние, и только потом восхитился – с немалой долей возмущения:
– А как же грех смертоубийства? Где пропали предательство, зависть, черствость. Это что – если я сейчас сверну этому дохляку шею, то буду пред богами чист и невинен, аки агнец? А если сяду опять рядом и буду скулить как сука, потерявшая сразу и хозяина, и щенков, то стану неугодным провидению?
Деклетианий печально кивнул. Скорее всего тому обстоятельству, что отобрать волшебный бокал у громилы, ворвавшегося в его унылое жилище, никак не получится.
– Это ты зря, парень! – ухмыльнулся Геракл, – сейчас для тебя провидение – это я! Очень доброе провидение. На – лечись!
Понимая, что ударная доза «лекарства» в виде эликсира сладострастия и чревоугодия может стать для изголодавшегося страстотерпца смертельной, он свел за спиной оба бокала, ощутив, как тело пронзила приятная истома – сродни слабому электрическому току. Это соединились три сущности Грааля.
Алексей протянул сосуд с тремя смертными грехами Деклетианию, и тот жадно припал к бокалу. Сизоворонкин его понимал. Он впал в грех уныния всего на пару десятков секунд, и то до сих пор зябко поводил плечами, а этот грек…
Деклетианий наконец оторвался от питья. Его глаза теперь стали совершенно безумными. Сизоворонкин от греха подальше решил опередить его; подтолкнул в спину, предварительно открыв скрипучую дверь. Снаружи в комнату ворвалось низко сидящее солнце, навстречу которому и устремился грек. Алексей выходить туда, в мир, где соседи двадцать лет лишь наблюдали за страданиями Деклетиания, не стал.
– Теперь он вам вашу «любовь» вернет, – позлорадствовал Лешка, ныряя в свое оконце, – может, сегодня тут родился местный Казанова? Или поручик Ржевский?
– Ржевский
