то ли обладает способностью столь скоро забываться, если ему необходимо.
Недолгое время спустя он берёт себя в руки, собирается с мыслями, и пытается штурмовать мою крепость вновь, апеллируя уже достоверными, как ему кажется, фактами:
– Я не для красного словца упомянул о помехах, чинимых мне вами. Будьте любезны ответить искренне на следующий мой вопрос – что есть такое «Профсоюз Замученных Хорошим Обращением»?
Спросил и уже потирает руки, предвкушая моё замешательство, а, возможно, и всяческие увиливания, метания из стороны в сторону. Но и здесь его ждёт разочарование – я даже и ухом не веду. Казалось бы – наша секретная организация, тайный орден, раскрыта с потрохами, а мне хоть бы хны! Вместо того, чтобы краснеть и рвать на себе волосы, я открыто удивляюсь как случилось, что столь проницательный молодой человек, как господин доктор Стиг рассекретил тайное общество постояльцев «Вечной Радости» так скоро, аж спустя два месяца после его, собственно говоря, исчезновения.
Услышав это, доктор также держит себя в руках – свой лимит злости на сегодня он использовал – но, тем не менее, закинув пробный шар в лузу, он показывает этим, что держит руку на пульсе происходящего и, при возможности, вполне может вмешаться, а с ним шутки плохи.
– Закрыли, выходит? Ну-ну… – говорит он с мрачной иронией в голосе.
Чувствую, его это задело не на шутку. Наш маленький профсоюз давным-давно приказал долго жить, причём умер он совершенно естественной смертью, безо всякого вмешательства со стороны, однако, Стиг всё носится с ним и, очевидно, очень долго размышлял об этом, и теперь только, по прошествии длительного времени, заговаривает со мной. Что могло быть причиной, толчком? Ничего особенного, всего лишь моя неизбывная страсть к писательскому ремеслу…
В самом деле, кто-то копался в моих бумагах, это правда, – моя недавняя ночная гостья, «Ольга», либо кто-то другой – Фрида, быть может, – это не столь важно, но доктор получил в свои руки некоторые мои записи. Он знает, как я ненавижу держать мысли в голове, но и делиться с кем-либо не желаю также, оттого делюсь с бумагой, с простым белоснежным листиком, с блокнотом, со всем, что есть под рукой. Это было делом совести – и он получил их, и что-то вызнал, вызнал о нашем «профсоюзе». Преступным путём, что уж тут говорить, но он не хочет больше быть в дураках, наш доктор, он хочет быть в курсе дел – выходит, у него не было выбора, его можно понять. Ха-ха, то-то же, ему пришлось побыть немного в дураках, и довелось испытать немало неприятных мгновений – уж я ему это устроил, больше он не хочет. Но он был моим врагом, им и остался, как бы он теперь не пытался корчить из себя любящего сына, пусть даже не ждёт от меня милости!
Вот, наша беседа заходит в тупик с моей лёгкой руки, и настроение доктора вновь меняется: на этот раз это приводит доктора в состояние совершеннейшей апатии, бессилия, он становится подобным разбитой
