собой раздвинутые голые ноги, потрескавшиеся пятки были желты, как старое мыло.
– Ладно. Тогда иди в соседнюю комнату, сядь у печки и жди миссис О’Рейли или тетю Бернис.
Давным-давно, когда наш Джо родился, мы с Датч целые сутки провели у тети Нэнс Даффи. И когда мама потеряла двух детей – тоже.
– Две погибшие крохи, – говорила мама, – против трех живых.
Но тетя Нэнс умерла, и отослать меня мама теперь могла разве что в соседнюю комнату.
– Не обращай внимания, если я начну вдруг кричать. Просто не слушай.
– Но как я могу не слушать?
– А вот так. Боль при родах штука естественная. Когда человек появляется на свет, это всегда больно. Если никого не будет, придется тебе перерезать пуповину.
– Что перерезать?
Мама не ответила и отослала меня из комнаты. Сидела я как на иголках. Места себе не находила, размышляя о пуповине, ноже, младенце, выживет ли он, и что будет с мамой, и как вообще он появится на свет. Ребеночка принесет фея, сказала мне как-то мама. Но от уличных детей я слышала совсем иное, и хоть я и не верила, что люди появляются на свет так же, как собаки и коровы, в глубине души таился страх – а вдруг все так и есть? Иначе почему мне не разрешают посмотреть?
Очень скоро из комнаты донеслись первые ужасные звуки. Поначалу мягкие и тихие, навроде воркования голубей за окном, они все нарастали, делались резкими, словно чье-то копье пронзало мамино тело. Я вошла в комнату, приблизилась к кровати:
– Бедная мамочка.
Она снова велела мне сходить за миссис О’Рейли, но старой карги и след простыл. Мама попросила пить. Я принесла воды.
– Мне позвать кого-нибудь? Мам? Позвать? Хоть кого-нибудь. Соседей…
– Нет, – пролепетала она. – Сейчас придет кто-нибудь из Даффи.
Я принесла ей чаю, но пить мама не стала. Я укрыла ее. Тело ее сотрясала дрожь. Потный лоб собрался морщинами. Мама сбросила одеяло, заскрипела зубами. Задыхаясь, прохрипела: «Отойди от меня!» и сразу же: «Не бойся». А уж напугана-то я была. Она рыдала, вопила, мотала головой туда-сюда, вцепившись пальцами единственной руки в матрас. Проклятия и ругательства так и слетали с ее губ, будто в кровь ей сыпанули раскаленного угля.
– Сучий потрох! – надрывалась мама.
Она то вставала, то садилась, то бродила по комнате, пока я пряталась в кухне. Руку она прижимала к пояснице.
– Экси, надави вот тут, может, боль ослабнет?
Она ухватилась одной рукой за дверной косяк, а я стиснула кулаки и со всей силы вжала в ее костлявый крестец.
– Так, так, хорошая девочка, – бормотала она. Пот с мамы стекал ручьями, несмотря на холод. – Ничего из этого тебе не следовало видеть, не следовало.
Она уронила голову – передышка, – и вот голова опять запрокинута, а из груди рвется крик. Вскочила – присела – опять легла. Издала протяжный звук, точно корова замычала. От ужаса я не знала, что делать, только следила за ней в полутемной комнате.
