халата, Михалина метнулась в прихожую, страстно желая, чтобы телефон не разбудил Митяя, схватила трубку и проскрипела:
– Алло?
– Минася! – На другом конце связи обнаружилась сестра Стефания. Такую мелочь, как час разницы во времени, Стефания не принимала во внимание. – Минася! Привет! Ну, так что ты решила?
Все встало на свои места: в мае Стефе исполняется сорок, и она все уши прожужжала своим юбилеем.
Тревога разжала натруженную, мозолистую ладонь, выпустила на свободу сердце, а сама скатилась по животу и улеглась на полу вокруг босых щиколоток. Михася аккуратно перешагнула через нее, забралась в чудовищное кресло с кожаными подлокотниками, подтянула колени и дернула свисающий с бра шнурок. Когда – то рыжий, а теперь лысый коврик, трюмо и шкаф с незакрывающимися дверцами вынырнули из темноты. Пока гнездилась, сестра успела перейти к эскалации:
– Минась, я тебя в Европу зову, а не в Сибирь. Так и знай: если не приедешь, обижусь до конца жизни! Никаких отговорок не приму. Дети разъехались, а с козлом твоим ничегошеньки не случится за пару недель, вот увидишь, он еще спасибо скажет, – завершила выпад Стефания и обиженно умолкла. Последнее заявление было настолько в яблочко, что Михалина хрюкнула.
– Даже слышать ничего не хочу, – снова активизировалась Стефа. – Ты же его просто развратила своим терпением. Дала себя закрепостить, и он думает, что так и должно быть. Фиг ему. Не должно и не будет.
Варианты подобных заверений звучали все двадцать лет, а в связи с юбилеем сильно разнообразились. Почти не слушая сестру, Михася в очередной раз мысленно перебрала свои наряды. Не считая рабочую униформу (черную юбку, серые брюки и пять, по числу рабочих дней, блузок), гардероб уличал ее в полной и окончательной потере боеспособности. В таких нарядах дальше праздника урожая в районном центре показаться нельзя. А еще билеты в оба конца, а еще подарок… А хотя бы мизерный шопинг – Варшава все таки… Прикинув свои возможности, Михалина протолкнула сквозь стиснутое горло:
– Стефа, ты же знаешь, у меня денег нет.
– Я оплачу тебе дорогу, – самоотверженно пообещала сестра. – Не жмоться. И не выдумывай ничего, а то знаю я тебя. Главный мой подарок – это ты, Мисюсик ты мой. – Ласковое «Мисюсик» было родом из детства, и сердце Михалины растаяло, как воск.
Даже если в заботе сестры преобладали собственнические инстинкты и желание подложить свинью Митьке, все равно это была забота.
…Дмитрий не переваривал Стефу так же преданно, как она не выносила его. Двадцать лет Стефиной эмиграции не ослабили Митькиной ненависти. У него был нюх на звонки свояченицы, и каждый звонок, не говоря о визитах, он воспринимал, как подрыв семейных устоев.
– Она на тебя плохо влияет, – плел интригу Митька. – В ее присутствии у тебя портится характер. С тобой становится невозможно, пока она у нас торчит.
Разумеется, Стефа не гостила, а торчала. Не помогала, а подрывала авторитет. Не баловала сестру, а развращала.
– Когда она здесь, ты забываешь
