бы постараться быть менее паршивым отцом.
Лиза расцветила мой мир яркими красками. Я не знал, как мне отпустить ее, не потеряв обретенную вновь радость жизни.
Но я любил Анну-Лору. Я в ней нуждался. Все в нашем доме – от ее верхней одежды на вешалке в прихожей до листков с нарисованными пингвинами, прикрепленных магнитами к дверце холодильника, – все было частью нашей незаконченной истории. Я не мог оборвать эту историю из-за женщины, которой был даже не нужен.
Все выходные я не покидал дома. В окружении родных запахов и предметов я бережно разжигал драгоценное пламя ностальгии, заставлял дать себе слово, что забуду проклятую американку. Или хотя бы смогу убедить жену и дочь, что забыл.
Глава 4
Я больше не люблю ее. Но как же я ее любил. Тот лысый чилиец сформулировал очень точно[7]. Если ненадолго отвлечься от моего нынешнего помутнения рассудка, я с готовностью признаю, что в момент нашей встречи я счел Анну-Лору де Бурижо не просто самой прекрасной девушкой к югу от Колледж-Хилл тем вечером, а вообще самой прекрасной девушкой в мире.
Анна-Лора была безупречна. Она носила нижнее белье настолько тонкое, что допускало только ручную стирку. У нее были всегда ухоженные ногти и блестящие черные волосы, которые она никогда даже не тонировала, считая крашеных женщин вульгарными. Именно такую девушку из хорошей семьи мне хотелось связать и нашептывать на ушко всякие непотребства. И она была француженка. У меня еще не случалось романа с француженкой, и воображение против моей воли рисовало картины, как она шепчет мне всякую чепуху про lapins[8] и cochons[9] и прочий скотный двор, который французы любят вспоминать в постели.
Я встретил Анну в мартини-баре с предсказуемым названием «Оливка» в Провиденсе. Я только поступил в Род-Айлендскую школу дизайна и переживал мимолетную интрижку с поклонницей жевательной резинки. Анна днями и ночами вкалывала помощником юриста в крупной бостонской конторе, а в Провиденс приехала на выходные в гости к кузине Эстер, которая перешла на второй курс университета Браун.
В те дни я был гораздо более уверен как в своей гениальности, так и в неотразимости. В отличие от Парижа в Америке светит солнце, так что я не выглядел бледной немочью. У меня были друзья среди американцев, некоторые настолько богатые, что в их семьях не обходились единственным холодильником. С учебой у меня все складывалось, учителя находили мои работы провокационными, а женщины (ну, и некоторые мужчины) восхищались моим акцентом. У меня в гардеробе было много идеальных сорочек: из хорошей ткани, превосходно сидящих, чуть вытертых на локтях, с чуть потрепанными воротниками – ровно таких, чтобы в их обладателе чувствовалась порода, но без излишнего лоска. Также в моем арсенале была копна светло-каштановых волос, сводящая с ума любую женщину с зачатками материнского инстинкта. У них руки тянулись погладить меня по голове, взъерошить непослушную шевелюру. Таковы были мои козыри, когда я увидел Анну в «Оливке».
Надо
Речь идет о чилийском поэте Пабло Неруда.
Кролики (
Поросята (
