наморщил лоб:
– Значит, анабаптисты отвергают насилие, но все-таки считают, что правителей нужно свергать?
– Так говорят.
– Тогда они действительно представляют большую опасность, – серьезно проговорил молодой человек.
– Они являются полезным злом. – Я посмотрел на Овертона. – Ну, теперь ты узнал, как начинается расследование убийства, на что это похоже. Расследовать убийство – дело непростое и небезопасное.
Мой ученик улыбнулся.
– Я не боюсь.
Я хмыкнул:
– Страх держит человека настороже. Запомни это.
Мастерские и типографии на Патерностер-роу было трудно распознать снаружи по вывескам – на них мог быть, к примеру, ангел, золотой шар или красный петушок. Типографию Грининга обозначал грубо намалеванный на доске белый лев. Этот знак висел над одноэтажным строением, казавшимся еще более убогим от соседства с ухоженным крепким домом. Дом, должно быть, принадлежал Джеффри Оукдену. Я достал ключ, что дал мне констебль, снял висячий замок с треснувшей двери и открыл ее. Внутри было темно. Сбоку была вторая дверь, и из замка на ней торчал ключ. Я велел Николасу открыть ее, и за этой дверью оказался заросший травой участок. Я осмотрел сарай со всех сторон. В помещении главное место занимал печатный станок: он стоял в самом центре, приподняв свой винт, а ложе для бумаги было пусто. К стенам были прибиты гвоздями дешевые полки – на них лежала бумага, стояли бутыли с краской и растворителем и шрифт в коробках. Помещение заполнял тяжелый запах.
В одном углу виднелась кипа отпечатанных листов. Другие листы висели на веревках для просушки. Я посмотрел на верхний лист в кипе: «Хороший французский букварь». Взглянул на висящие листы. Je suis un gentilhomme d’Angleterre. J’habite Londres[18]… Мне вспомнились мои школьные дни. Грининг печатал учебники для детей. В углу лежал тюфяк с одеялом и подушкой, рядом с ним обнаружились нож и тарелка, на тарелке были хлеб и сыр, причем сыр уже заплесневел. Последний ужин Грининга.
– Николас, – сказал я, – ты бы не заглянул под пресс: не установлен ли там шрифт? Я не уверен, что могу заглянуть сам. – Если шрифт был, я бы попросил ученика как-нибудь вынуть его, чтобы посмотреть, был ли это учебник французского или что-то другое. Не собирался ли Грининг напечатать «Стенание»?
С вызвавшей у меня зависть легкостью Овертон выгнул свое длинное туловище, чтобы взглянуть на пресс снизу.
– Никакого шрифта, сэр. Тут пусто.
– Хорошо, – с облегчением сказал я.
Николас выпрямился и осмотрелся вокруг.
– Что за убожество! И ему приходилось здесь и жить, и работать среди этого запаха…
– Многие живут в еще худших условиях, – заметил я.
Но парень был прав: человек, способный держать печатный бизнес на плаву, мог бы и позволить себе иметь дом. Если только его бизнес не дышал на ладан. Возможно, у него не хватало смекалки для конкурентоспособной коммерции. Лорд Парр говорил,
Я английский дворянин. Я живу в Лондоне…
