вложить в одно-единственное слово и презрение, и отвращение, и подозрение:
– Почему?
Синиг так и не обернулся, но услышал, как его отец с трудом доковылял до ближнего к очагу стула.
– Погром заслужил свой последний бой, которого я бы уже не смог ему подарить. Вот поэтому.
– Так я и думал. – С натужным кряхтеньем Пальк умостился на стуле. – Всё ради коня – не ради сына.
– Голоден? – спросил Синиг.
– Не откажу тебе в возможности проявить любезность.
Синиг позволил себе мимолётную горькую улыбку, затем потянулся за второй миской и поставил её рядом со своей.
– Он горы свернёт, – проворчал Пальк, – лишь бы ты хоть на соломинку сдвинулся.
– Он делает всё не для меня, отец, – для тебя.
– Он понимает, что лишь самой неслыханной доблестью можно добиться необходимого – искупления позора, которым стал для нас ты, Синиг. Ты – бесформенный куст меж двух высоких дубов, сын одному, отец второму. Поэтому он и потянулся ко мне, потянулся, а ты – дрожишь ли в холодной тени между мной и Карсой? Зря, выбор у тебя всегда был.
Синиг наполнил обе миски, выпрямился, чтобы передать одну отцу.
– Шрам на старой ране ничего не чувствует, – сказал он.
– Бесчувствие – не доблесть.
С улыбкой Синиг сел на другой стул.
– Расскажи мне, отец, как бывало прежде, о днях, что настали после твоего триумфа. Расскажи о детях, которых убил. О женщинах, которых зарезал. Расскажи о горящих домах, о криках волов и овец в пожарище. Хочу снова увидеть, как это пламя вспыхнет в твоих глазах. Повороши пепел, отец.
– В последние годы, сын, я слышу в твоих словах лишь голос этой проклятой женщины.
– Ешь, отец, чтоб не оскорблять меня и мой дом.
– Поем.
– Ты всегда был вежливым гостем.
– Верно.
До самого конца трапезы оба молчали. Затем Синиг отставил миску, поднялся, забрал миску у Палька, а затем повернулся и швырнул её в огонь.
Отец широко распахнул глаза. Синиг сурово посмотрел на него:
– Ни один из нас не доживёт до возвращения Карсы. Мост между нами смыло. Если вновь придёшь к моему порогу, отец, я убью тебя.
Синиг протянул руки и силой поставил Палька на ноги, затем подтащил плюющегося старика к двери и без церемоний вышвырнул наружу. За хозяином последовала и клюка.
Ехали по старой тропе, которая шла вдоль хребта. Тут и там старые осыпи полностью скрыли дорогу, потащили ели и кедры вниз, к долине. В таких местах смогли закрепиться кусты и широколиственные деревья, так что пройти было трудно. В двух днях и трёх ночах пути лежал край ратидов, с которыми уриды враждовали сильней всего. Многочисленные набеги и жестокие убийства опутывали кланы вековой сетью ненависти.
Карса не намеревался пробираться по землям ратидов тайно. Он хотел клинком мести прорезать кровавый след в ткани настоящих и воображаемых обид и при этом
