вы тут делаете? – надменно спрашивает она.
– Жду…
– Как вы самонадеянны! Почему это вы вообразили, что я должна прийти?
Его ноздри вздрагивают от сдержанной улыбки.
– Вы пришли, – говорит он чуть слышно.
– Но это ничего не доказывает! – вспыхивав она и топает ногой. – Я гуляю…
– Позвольте мне вас проводить.
– Незачем! – небрежно говорит она.
Но тут же, без всякой логики, берет предложенную ей руку и молча идет рядом, к парку. Его смирение обезоруживает ее.
Нет… Даже не то… Зачем лгать перед собою? Только вдали от него она может презирать его, не считаться с ним. Его близость так пьянит ее, что сладкое и страшное безволие сковывает ее душу. Как это ново! И это мучительное томление… И эта странная неудовлетворенность… И тревога… С Яном все было иначе. С Яном было так тихо и светло! Точно два мира каждый отдельно дали ей эти оба.
– Какой у вас голос! Какой вы тонкий художник! Отчего вы не на сцене? Отчего вы мне не говорили, что поете? Когда я услыхала ваш голос, я простила вам все…
– Простили?… Разве я виноват перед вами? Она молчит, враждебная и насторожившаяся.
– Впрочем, вы правы, – говорит он печально. – Прошлое не умирает.
Она молчит всю дорогу, далекая и враждебная.
– Расскажите мне о вашей жене, – говорит она, сидя с ногами на тахте, в кабинете.
Штейнбах рядом. Их разделяет только вышитая подушка. Но для него это стена, через которую он не видит души Мани. У нее новое лицо. Даже голос новый… И чужой…
– Она очень хороша собой? Вы ее очень любите? Почему ее здесь нет? И почему вы несчастны, если женаты? Постойте! Какая она из себя? Брюнетка или блондинка? Ну, что же вы молчите? И, пожалуйста, не смотрите на меня! У меня мысли путаются, когда вы смотрите. Опустите ресницы! Слышите? И отвечайте по порядку!
Его губы опять кривятся.
– Начните с начала, пожалуйста! Первый вопрос исчез среди других.
Она вспыхивает.
– Опустите глаза и перестаньте гримасничать! Вы отвратительны, когда улыбаетесь. Впрочем, нет… Можете смеяться! Чем хуже, тем лучше! Ну-с? Я слушаю… какая она из себя? Блондинка?
– Да.
– Еврейка?
– Да.
– Ну, конечно, – с презрением подхватывав! Маня. – Дядюшка говорит, что еврей может влюбляться в кого угодно. Но любить может только еврейку. И жениться только на еврейке…
– Федор Филиппович, надо думать, очень осведомлен в этом вопросе… Он тоже юдофоб?
– Что значит тоже?
– Я хотел сказать, как вы?
– Я сама не знаю, что я такое! – сердито говорит Маня. – Да, я терпеть не могу жид… евреев! Но вас я любила…
Он делает порывистый жест и хватает ее руки.
– Вы? Меня?
– Чему вы обрадовались? Не люблю, а любила. Несколько дней… Может быть, часов… И даже не вас, а ваше лицо… брови… Пустите руки!
