то они ни за что не уступят друг другу, не захотят помириться – не смогут. И тогда вклинивается третья сторона, которая будет раздувать травлю между первыми и вторыми до тех пор, пока не созреют сочные плоды, взращенные этой войной. А когда созреют, то легко упадут в руки тех, кто и пальцем не пошевелил в драке. Одни и другие низвергнутся на землю, а третьи восторжествуют… Вот о чем надо на вече сказать», – снова подумал Рюрик.
Об этом он с болью сказал на вече, которое собралось с помощью посадника. Князь сказал еще и о том, что новгородцы, пригласившие его к себе, чтобы занять стол Гостомысла, вдруг переметнулись к недругам – норманнам, поселившимся в Старой Ладоге, и теперь чтут Водима больше, нежели его, законного правителя.
– Что я вам сделал плохого?! – воскликнул Рюрик, стоя на деревянном помосте веча; у ног его колыхалась головами в блинчатых колпаках толпа, но Рюрик знал, что на груди у каждого спрятан кожаный шлем, под одеждой также хранился до поры до времени кол, дубина, топор, а то и просто кусок железяки, подобранный возле кузни, пока шел сюда, к кумирне Перуна.
Князь повел очами на костры, около которых черными грифами застыли жрецы, и подумал на миг: «Стервятники…» Сравнение было до того отчетливым, что обожгло мозг. И точно, оттуда кто-то из волхвов крикнул:
– Да и хорошего мало сотворил!
– Орете на меня, жрецы, потому как не потакал вашим прихотям! Старался вообще для пользы всей земли Новгородской, расширяя ее границы, создавая благоприятные условия для торговли…
– Во-во, купцов жалуешь, а нас?.. – выкрикнул стоявший внизу смерд в рваном треухе.
– И вас не обижал! Простых людей… Уменьшил закупы, разрешил отпущенникам больше брать себе за работу, а людинам владеть собственностью и прозываться по своему желанию мужами… Вы же, жалкие, совсем недавно другое говорили!
– Говорили, пока твои княжьи мужи тихо сидели… А как мы волю свою проявлять начинаем, они противу нас ополчаются: мечами секут, наших дочерей и жен насилуют, домашнее барахло забирают…
– За насилие и грабеж я своих по головке не глажу!.. Вишь, волю проявлять! Гордецы!.. Если б все происходило в Арконе, я бы вам показал и свою волю, и свою гордыню! Но перед новгородским вечем первым голову склоняю… Эй, Ветран, клони и ты свою седую голову! – обратился Рюрик к дядьке. Чуточку отошел от злости, уже спокойнее продолжил: – Я уже говорил вам, кому от нашей вражды спелые плоды достанутся…
– Вели с корзна своего, со щитов дружинников изображение белого сокола убрать!
– Убрать недолго… Он что, мешает вам?
– Глаза колет! – крикнул староста Кузнечного конца, тот самый, который привел вооруженных людей к тыну княжеского двора.
– Ладно. Подумаю… Но дозволь, вече, испросить ваше разрешение на… хольмганг…
– Это что за зверь такой?
– Небось похлеще белого сокола будет…
Рюрик улыбнулся:
– Да
