кормила Агату с ложечки. У меня старушка ест сама. Но, на всякий случай, на столе лежит вторая ложка. Если кто-то приходит в такое время, я быстро сажусь к синьоре и командую: «Aprire la bocca!» (Открой рот!), хвалю: «Brava! Bene!» (Молодец! Хорошо!) Потом кладу ложку возле тарелки: «Ora mangio da solo!» (Теперь ешь сама!) и начинаю общаться с гостями.
Я – не чудовище, старушка вполне справляется с этими нехитрыми действиями. Единственная обида появляется на её лице, когда ей приходится есть мороженое. Мороженое тает, она расстраивается. Я, конечно, могла бы кормить её хотя бы мороженым, но, не дай бог, у неё случится ангина. Зачем старушке, которая давится даже чаем, больное горло?
А со временем я научила Агату есть руками. Другого выхода не было.
Очень быстро сделав вывод, что нет никакой разницы, кормлю ли я старую синьору, или она ест сама – большая часть еды, всё равно, вываливается через корзубый рот, я задумалась: «Как быть, и что делать?»
Про себя я стала звать синьору «Бабушка дырявый рот», но это был не чёрный, а горький юмор. Старушка вызывала острую жалость: невыносимо было смотреть, как она вздрагивает, нечаянно смахивая на пол лакомые кусочки.
Жалость – для меня лично – резко отрицательная эмоция. Я считаю, что, если человек испытывает это чувство, значит, что-то не так, и это надо исправить.
Я понаблюдала, как дети нарезают маме фрукты – большими кусками (для больной старухи – большими), да ещё дают ей вилку, и Агата ловит вилкой кругляши бананов, и роняет их, и печально-затравленно перегибаясь с кресла, выискивает взглядом упавшую еду, до которой не может дотянуться.
Да и уехавшая в Россию Галя кормила подопечную оригинально: сыпля проклятиями, втискивала ей между зубов ложку с едой, а, когда старушка начинала кашлять и махать руками, делала вывод: «Ну, вот мы и пообедали!» На этом трапеза заканчивалась.
Как-то я нарезала моцареллу на мелкие-мелкие, буквально пятимиллиметровые, кубики. Поставила одну тарелочку перед Агатой, вторую – перед собой и сказала: «Агата, ешь руками!»
Агата внимательно-презрительно оглядела меня, затем сложила руки перед собой и чем-то напомнила мне английскую королеву на официальном приёме.
Я пережила её презрение и повторила: «Ешь руками! Это – удобно!» и стала есть сыр, причмокивая от удовольствия. Старушкино лицо не изменилось.
Я взяла грушу. Отрезала кусочек, отправила в рот и закашлялась. Тогда я порубала грушу, словно собиралась добавить её в оливье, и стала есть руками.
Старушка разглядывала меня всё с тем же презрением.
Я разозлилась, убрала в ящик все вилки и ложки и ушла, оставив синьору презирать сыр.
Через несколько минут Агата позвала меня. Я заглянула на кухню: сыр исчез, а синьора показывала мне испачканные руки.
Я обрадовалась: «Умница! Видишь, как быстро всё съела, и ничего не уронила! А руки будешь мыть, как в японском ресторане!» Я намочила полотенце, вытерла
