кошку, совершенно бандитского вида и такой расцветки, словно на неё одновременно вылили краску из нескольких банок. На улице лето: птички, мышки, ящерицы – лови и ешь, хищница ты или кто?
Ящериц много, они забегают в дом и деловито скользят по полу, не особо боясь людей. Ящерицы красивые, но сфотографировать их не удаётся. Правда, одну я сфотографировала. Шла ночью на кухню (забыла взять стакан с водой в спальню) и увидела на стене замершую ящерку. Я сбегала за фотоаппаратом и щёлкнула её. Ящерица юркнула в плафон светильника. Я посмотрела на снимок – рептилия оказалась бледнее призрака. Ночная домашняя тварь?
Как-то вечером вышла на кухню, а по ней бежит такой жук, что мысленно я взвизгнула и запрыгнула на стул, а в реальности схватила швабру, чтобы задавить страшилище. Видели кукарачу? Вот такое что-то бежало по полу. Если утром, когда я полезу под душ, ЭТО метнётся мне под ноги или свалится на голову, агентству придётся меня нелегально хоронить.
После завтрака Агата просится в постель. Меня это не устраивает. В 9 – подъём, в 10 – отбой? Я говорю: «No!», она – «Si!» – «No!» – «Si!» – «No! A fuori!» (Нет! На воздух!) – объявляю я. Синьора протестует, но что она может поделать против меня? Побеждает грубая сила.
Когда укладываю Агату на тихий час, она пытается что-то сказать, но я могу разобрать лишь «Adesso!» (Сейчас!) Я злюсь: «Одесса – мама, Ростов – папа, без тебя знаю! Сколько раз повторять: Studio italiano, Ma non parla bene! Parli uno parola! Uno parola, capisci? Che cosa vuole? La cucina? Il bagno? No? Io non capisco!» (Учу итальянский, но не говорю хорошо! Скажи одно слово! Одно слово, понимаешь? Что вы хотите? Кухня? Туалет? Нет? Я не понимаю!)
Старушка шизеет от моего итальянского и затихает. Я велю ей «riposarsi» (отдыхать) и ухожу.
Я подсчитала: вся работа – сюда входят и дела по дому, и возня с бабулей – занимает не больше трёх часов в день. Опять же, дела эти несложные и необременительные. А работа как раз адекватна моим силам и неистребимой лени.
Иногда я напеваю что-нибудь из репертуара Руслановой: «Степь да степь кругом», «Окрасился месяц багрянцем», «Когда б имел златые горы», «По диким степям Забайкалья». Агата слушает внимательно. Я говорю, что это – печальные русские песни, о любви и разлуке, о смерти. Синьора плачет.
Тогда, чтобы развеселить её и себя, я вырезаю из бумаги силуэты людей и зверей и рассказываю сказки: делаю большие глаза, жестикулирую, меняю голос, подражаю животным. Агата вряд ли что понимает, кроме того, что я рассказываю ей весёлую русскую сказку. Она беззвучно смеётся. Я тоже смеюсь: очень смешная русская сказка «Курочка Ряба». «Колобок», «Репка» и «Три медведя» ей тоже нравятся.
Несколько раз ловила себя на том, что говорю с Агатой по-немецки. В немецком я – такой же чайник, как и в компьютере. Но, по сравнению со знанием итальянского, чайник несколько продвинутый. Я люблю себе всё объяснять. Я задумалась: почему из памяти лезет deutsch? Кажется, поняла: здесь все говорят не по-русски. Мозг усвоил это сразу. Говорить по-русски с синьорами бесполезно. Надо говорить по-иностранному. А из иностранного кое-как я могу изъясниться лишь на немецком. Правда, почти
