Аякс Оилид, посмевший нарушить безмолвный запрет Афины-воительницы, Николаич рассказать не успел. И о том, как охваченные звериной злобой греки ворвались в храм громовержца, где у алтаря верховного бога Олимпа ждал своей участи сам царь Трои, Приам…
– Приам! – охнуло совсем не высокое собрание вокруг.
– Отец! – пискнула внутри себя Кассандра, не меньше остальных слушателей увлеченная повествованием и пропустившая появление царственного родителя в этом храме разнузданного веселья.
…а бесстыдники эти остались.
Эти лжецы, плясуны, знаменитые лишь в хороводах
Эти презренные хищники коз и агнцев народных!
Сколько стоял тут, у входа, никем не замеченный царь? Что успел услышать из поэтического пророчества, и почему он, властитель осажденного города, появился в обители разврата, которую прежде никогда не посещал? Ответов на эти вопросы так никто и никогда не узнал. По крайне мере сам Кошкин – точно. Сейчас же он с замиранием в сердце смотрел (вместе с Кассандрой и остальными, многих из которых мог назвать своими дружками и подружками), как медленно и неотвратимо Приам подходит к помосту. Царь не дошел до возвышения шагов пять; ближе – как догадался Николаич – он просто не смог бы заглянуть в глаза дочери. Его гулкий голос заполнил огромный зал до самых дальних уголков, скрытых прозрачными занавесями:
– Дочь моя! Сегодня ты была убедительна, как никогда. Если бы эти божественные строки я услышал в тот день, когда Парис с Еленой стояли на коленях передо мной и молили о защите… Нет, – тряхнул он головой, – все равно ничего бы не изменилось! Честь и достоинство троянцев – не пустой звук. А слово их царя нерушимо. Будем надеяться, друзья мои, что пророчество моей дочери, как и всегда, не сбудется.
Зал выдохнул единой грудью, и улыбнулся – теперь уже десятками лиц. А царь Илиона добавил:
– Сказка про коня мне очень понравилась, дочь моя. Надеюсь, кто-нибудь донесет ее до стана греческих воинов, и им будет заняться чем-то еще, кроме безуспешных попыток штурмовать неприступные стены Трои.
Он повернулся, и зашагал наружу уже твердо и быстро. А Кошкину захотелось заорать ему в след:
– Остановись, старый дурак! Это истинная правда! Греки возьмут твой город – хитростью, или штурмом! И разрушат его. Так разрушат, что даже имя его забудется на века – пока Шлиман не откопает твое проклятое золото.
…старцево сердце смутилось, он ужаснулся;
Дыбом власы у него поднялися на сгорбленном теле
Он цепенея стоял…
Увы, Приам не остановился. А руки Кошкина опять сомкнулись на тяжелом нагрудном украшении; пока историк лихорадочно вспоминал – было ли такое в перечне знаменитой Шлимановской коллекции «золота Трои»? – Приам скрылся за тяжелыми дверьми. А на Кассандру обрушился гром аплодисментов.
