на ночную работу?
– Да, – морщась ответил Шешковский и задумался, замолчав.
– Что, тяжело?
– Знаешь, подчас невыносимо тяжело бывает. То есть, давным-давно я бросил бы это дело и службу, если бы не сознание, что на этом посту я все-таки приношу пользу в том отношении, что, пожалуй, половину людей спасаю от мучений. Зато приходится смотреть, как мучают вторую половину.
– А он все еще свирепствует?
Шешковский понял без пояснений, что под этим «он» подразумевается князь Никита Юрьевич Трубецкой, занимавший пост генерала-прокурора, ставленник и ярый клеврет Бирона, главным образом производивший те зверства, которыми в истории отмечено то время.
– То есть, понимаешь ли, неистовствует, как зверь лютый! – сказал Шешковский про Трубецкого. – В последний раз подошел к вздернутому на дыбе человеку и сам бил его по лицу набалдашником своей палки. Этого даже по закону не полагается на дыбе.
– Скотина! – процедил сквозь зубы Митька. – Ну а Андрей Иванович что?
Андреем Ивановичем звали генерал-аншефа, сенатора Ушакова, начальника Тайной канцелярии.
– Что и может Андрей Иванович? – пожал плечами Шешковский. – Он кряхтит да про себя молитву читает и, когда по закону можно, останавливает, делает, что возможно, для облегчения. И от закона не отступает, но зато несправедливости никакой не допустит. С ним еще можно бы ладить, а вот с князем Трубецким – тяжело!
– Ты зачем меня звал-то? – проговорил Жемчугов, видимо для того, главным образом, чтобы переменить разговор.
– Мне нужен верный человек, – сказал Шешковский, делая над собой видимое усилие, чтобы успокоиться.
– Зачем?
– Надо тебе сказать… нет, не кури, терпеть не могу, – остановил Митьку Шешковский, видя, что тот вынимает трубку.
– Виноват, забыл! – усмехнулся Митька, пряча назад свою трубку. – Ну так зачем тебе человек-то нужен?
– Тут появилась в Петербурге странная какая-то женщина-француженка, по-русски совсем не говорит.
– Значит, не столько «странная», сколько «иностранная»? – усмехнулся Жемчугов.
– Будет тебе, не паясничай! Тут о деле идет. Поселилась эта француженка вот уже четыре дня в Петербурге, по нашим донесениям, наняла хороший дом.
– Где?
– На Невской першпективе. Деньги, по-видимому, у нее есть, не нуждается, но ни знакомств, ни связей, ничего. Притом она никуда не выходит, сидит целый день у окна и, по-видимому, наблюдает.
– А откуда она приехала.
– Из Варшавы. Но все из-за границы приезжают из Варшавы.
– А паспорт у нее какой?
– Варшавский.
– Какая у нее прислуга?
– Никакой. Она приехала на ямских лошадях. Я послал в Варшаву навести справки о ней, но пока они придут, а между тем что-то подозрительно это появление как раз к смерти государыни, и притом
