везде на стенах в кружениии они, и она, и оно
На спине на зеркальном паркетном полу
Плоскость балетного класса
Сколько пальцев в руках на демонстрации?
Сколько волос непросчитанных
и неубранных словно колосья со лба
По переулкам стекающиеся образы-образцы
Из разбитых шкатулок малахитовых
не отражены в паркете
Руки уже ушедших идей.
в своих штанах, пошитых не на века
добрел сюда на автобуса стертых подошвах
с финишем промежуточным почему-то
в кафе, посвященном Элвису Пресли
отсюда до Ерусалима рукой подать
но ты ничего не чувствуешь
в нелепой руке с фарфоровой
кружкой гитарного не твоего
кумира
очистил чувства свои вполне
зачем стремился сюда
пол-России и всю Украйну
ты пересек
затем, чтобы здесь разрыдаться
у автобусного колеса
везде кое-где миндаль расцвел
а ты даже гору за рыданьем не видишь
приготовился, словно бы собрался
С Елеонской горы
там не видно долины Иосафата
из-за холма
и на склоне лишь —
шкурка банана,
на три разделенная доли
легкая тарелка, брошенная
ничком
вилка без зубца
смеем ли глядеть меж
неподвижных олив на склоне
зрение вас всех преумножит как знамя небес
Иерусалимский университет за твоим затылком
в сплошной непроглядной листве
подзорная труба на штативе
на гранитном стоит парапете
да не приснилось ли тебе море
которое видел ты опустив в прорезь подзорной трубы
древнюю стершуюся монету
когда вокруг небо в холмах облаков
«… и расцветут, как виноградная лоза…»
«Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого»
Видел я Масличную гору в бинокль
говорлива толпа
и ты ее немой язык
стоокой толпой разноязыкой
глядящей глазами в стороны света
во все глаза, во все ворота
на холм, летящий
одетый в бетон
недоступный
невидим он от Шхемских ворот,
от Ворот Ирода,
от Золотых ворот,
от Львиных ворот
виден от Мусорных ворот
от Сионских ворот
от Яффских ворот
тихо не доходит из
бетонного гетто весть
Вифлеем неприступный
Ерусалим невидим ему
Зрим снаружи семивратный
