со сведенными скулами, кто-то в голос, надсаживаясь и срываясь на фальцет, отдавал приказания направо и налево и настоятельно рекомендовал не сбиваться, соблюдать интервалы и выходить гуськом по одному. «Ща-а я как вы-ыйду-у… По-о одному-у…» – угрюмо затянул было позади низкий мужской голос на народный мотив, но тут видимое пространство ощутимо сократилось, надвинулось отовсюду, сделав над собой усилие и перистальтически угнетясь возросшим давлением, и народ задвигался, наваливаясь и набирая в грудь побольше воздуху. «Э, ну че там с дверьми, а!.. – не выдержал кто-то позади. – Че народ держим!..»
Абитуриент напряженно высматривал, все так же надсаживаясь и сжимая челюсти, народ терпеливо ожидал продолжения. Впереди толкались. Народ в общем-то выглядел дружелюбным, в отдалении назревала борьба мнений, кое-кто флегматично осматривался. Представитель администрации начальственным голосом распоряжался насчет свободного доступа, багровея затылком и помогая себе кулаками, ему в меру сил поддакивали, вроде бы не возражали открыто, но дело как-то не шло. Представитель заметно нервничал, его видимая часть все время куда-то проваливалась, переставая быть видимой, словно его там на что-то роняли. В углу на забрызганном каплями пота татами двое продолжали кого-то бить ногами. Он снова увидел себя бесцельно бродячим в пустом тихом коридоре в полном одиночестве и решил уточнить маршрут еще раз. «Боб! Вот тут человек интересуется, объясни человеку, Боб… Я сам что-то не до конца…» «А вам к какому адвокату? – осторожно поинтересовались у него, и стали сосредоточенно дышать над ухом. – Если к нашему, – так он сейчас на отдыхе…» «А чего это он там делает?» – немедленно с большим подозрением осведомились у другого уха. «Эй, гспада, гспа-ада!.. Ну, что же это…» – поворотились впереди с острым недоумением. «Черт знает что это… двери… Эй, Август, где двери?» «Ну что же вы, батюшка, стали?..» «Ну, давай, давай, чего стали. Пошли, душегубцы, в края обетованные!..»
Толпа растекалась по коридору.
– Дай, думаю, вылью этот скандал в мирную дискуссию, и так мягко вворачиваю, мол, тогда не могли бы вы мне дать в двух словах определение вилки. Вот – элементарная вещь. Всем известная. Всё, думаю. Теперь он будет копаться до ужина, пока не нарвется на Уинифреда, а там мы его сами закопаем. Я, понимаешь, это казус нашим доблестным докторам давал – так ты бы видел, как они зеленеть начинают. И что ты думаешь? Мог бы, говорит, – и так осторожно тянет мою рюмку со стола к себе. «Столовый прибор с ручкой и зубьями». Па-азвольте, говорю, а как же расческа? Расческа же подпадает под ваше определение! Он мне так сухо замечает: расческа не столовый прибор. И потом: вам ничто не мешает употребить ее вместо вилки. И тогда она перестанет для вас быть расческой. Представляешь? Эдак непринужденно накладывает себе мой салат и добавляет: а может, не перестанет. И тут я замечаю в дверях
