у себя дома».
– Заметь, я – тоже, – говорит он вслух и улыбается отцу.
Семен Михайлович видит его улыбку и кивает в ответ. Тамара откидывает голову на спинку кресла. На шее видны вены – и лучше бы она этого не делала.
Семен Михайлович и Вадим идут провожать последних гостей. Они расплачиваются с мальчиками из ресторана и останавливаются перекурить на крыльце.
Что я могу поделать? У меня на кухне открыта форточка, и я опять слышу отрывок их разговора.
– Ну что, все прошло нормально? – утверждает-спрашивает Семен Михайлович своего взрослого сына. Его тон и голос просто обязывают этого шута отвечать серьезно.
– Да, неплохо, – отвечает Вадим.
– Как тебе нравится дом? – спрашивает отец.
– Шикарно! – Вадим затягивается глубоко.
– Как ты вообще относишься ко всему? – спрашивает Семен Михайлович.
– А что? Пусть матушка проветрится! Все нормально! – спокойно говорит Вадим.
– Я тоже думаю – все ДОЛЖНО быть нормально, – Семен Михайлович говорит твердо.
– И Тамара твоя – тоже ничего себе девчонка! – Вадим «не дотягивает» до отца. Ему все время хочется быть на равных и это чувствуется.
– Ну, тебе она – не девчонка, – смеется польщенный Cемен Михайлович.
Они уходят с веранды, и я не слышу продолжения разговора.
Через час я готова уезжать. Уже полночь, но я решаю ехать домой. Мне предлагают переночевать, но я ловлю на себе взгляд Вадима и отказываюсь. Перед тем как уехать, я захожу в комнату к Нике и приношу ей ароматизатор.
– Мама сказала, что ты любишь сандаловое дерево, – я стараюсь говорить ласково.
– Я его терпеть не могу, – отвечает девчонка и отворачивается к стене. Я желаю ей «спокойной ночи» и спускаюсь вниз.
Семен Михайлович благодарит меня за прекрасный вечер.
Я еду по ночной дороге и думаю о нем. Мне повезло с работодателем. Желтые листья продолжают падать на дорогу.
– 7-
Я лежу на продавленном диване в Сережиной комнате. К моим рукам, ногам и голове подключены какие-то датчики.
– Не засыпай, – говорит Сережа, видя, что глаза у меня закрываются.
– Разговаривай со мной, – прошу я, – рассказывай, что ты там накопал…
– Если я буду разговаривать с тобой, – Сережа говорит, не отрываясь от монитора, – то зачем вообще все это? Лежи.
У меня чешется кончик носа и я пытаюсь пошевелиться.
– Не дергайся, – шипит Сережа и я замираю. Я уважаю чужой труд.
Он бормочет:
– Почему у тебя всегда печаль занимает столько места? А агрессивности нет вообще.
– Наверное, это категории из разных сфер, – говорю я, стараясь не шевелить губами, – и их нельзя ставить рядом.
– Ты не знаешь,
