держите слово. Вот мисс Молли, отдайте ей записку.
– Простите меня, мисс, но я ни в чем не виновата!
Молли взяла письмо, но, прежде чем она успела развернуть его, мистер Гибсон сказал:
– Довольно, дорогая, тебе вовсе необязательно читать его. Отдай его мне. А вы, Бетия, передайте тому, кто вас послал, что все письма для мисс Молли должны проходить через мои руки. А ты ступай, гусенок, и продолжай заниматься своими делами.
– Папа, ты должен сказать, кто был моим несостоявшимся корреспондентом.
– Мы поговорим об этом позже.
Молли с некоторой неохотой, испытывая неудовлетворенное любопытство, поднялась наверх, к мисс Эйре, которая по-прежнему оставалась ее дневной компаньонкой, если уж не гувернанткой. А мистер Гибсон свернул в пустующую столовую, закрыл за собой дверь, сломал печать на записке и прочел ее. Это было пылкое любовное послание от мистера Кокса; юноша признавался, что не может изо дня в день лицезреть ее и не признаться в той страсти, которую она в нем зажгла, – «вечной и непреходящей», как он выразился. Прочитав эти слова, мистер Гибсон позволил себе рассмеяться. Не одарит ли она его ласковым взглядом? Не вспомнит ли о том, чьи мысли занимает только она одна? И так далее и в том же духе, с соответствующими жаркими и яростными дифирамбами ее красоте. Оказывается, кожа у нее прозрачная, как речная вода, а вовсе не бледная; глаза у нее яркостью не уступают Полярной звезде, а ямочки на щеках – это прикосновения пальцев Купидона и т. д.
Мистер Гибсон закончил читать записку и надолго задумался. «Кто бы мог подумать, что парнишка обладает настолько поэтическим складом ума? Вот, кстати, у меня в медицинской библиотеке стоит томик Шекспира: надо убрать его и заменить словарем Джонсона. Единственное утешение – это ее полнейшая невинность, точнее, неведение, поскольку и слепому видно, что это «его первое признание в любви», как он выражается. Но теперь у меня появилась серьезная причина для беспокойства – разбираться с поклонниками столь юной дочери. Ей ведь всего семнадцать – точнее, исполнится в июле, то есть только через шесть недель. Шестнадцать и три четверти! Она совсем еще ребенок. Правда, бедная Джинни была еще моложе, а как я ее любил!» (Миссис Гибсон звали Мэри, следовательно, он имел в виду кого-то другого.) Очевидно, мыслями он перенесся в прошлое, хотя по-прежнему сжимал в руке раскрытое письмо. Но вот взгляд его вновь опустился на листок бумаги, и мистер Гибсон вернулся в настоящее. «Я не буду слишком уж строг к нему, а просто намекну. Он достаточно умен, чтобы понять. Бедный мальчик! Если я отправлю его восвояси, что было бы лучше всего, ему ведь некуда пойти – дома-то у него и нет».
Еще немного поразмыслив, мистер Гибсон отправился к себе, уселся за письменный стол и выписал следующий рецепт:
Мастер Кокс!
(«Обращение “мастер”[14] заденет его до глубины души», – сказал себе мистер Гибсон и продолжил писать дальше.)
Взять одну унцию застенчивости, одну унцию лояльности приютившему дому и три грана молчания.
Вежливое обращение к ребенку, юноше, несовершеннолетнему.
