и прочие филологические понятия и обороты вошли в лексикон банды «Ночные вороны» с момента появления в ней Филолога. Вот как только Филолог в банде появился, так они вскоре и вошли.
А до этого никакой филологией, понятное дело, в банде и не пахло.
До появления Филолога банда изъяснялась, как хотела – простыми, доступными, демократичными и в корне своем здоровыми народными словесами и оборотами.
И совершенно при этом не представляла, что в русской грамматике имеется именно шесть падежей, а не восемь или, допустим, не двадцать два…
– Жестокие нравы, и такие же, увы и ах, жестокие словеса, – скорбно изрек Филолог в ответ на бандитские голоса. – Впрочем, оно и понятно. Все это проистекает из того жестоковыйного ремесла, коим мы, к прискорбию, вынуждены совместно заниматься в данный период нашей горестной жизни. Каково ремесло, таковы и речи. Бытие определяет сознание, и оно же, прошу заметить, определяет человеческий лексикон. Еще великий филолог Востоков, возражая другому великому филологу Западову, говорил по этому поводу, что…
– Ша! Прекращаем гнилую словесность! – пресек эту филологическую демагогию Никифор. – Базлать будем потом, когда сделаем дело!
Базлать на языке бандитов из банды «Ночные вороны» означало говорить напрасные и к делу не относящиеся слова, а также понапрасну тратить драгоценное бандитское время.
– А барахлишко-то, у этих балалаечников, какое-никакое имеется ли? – поинтересовался один бандит. – Чего там упоминал Моня насчет барахлишка?
– Говорил, что имеется, – ответствовал Никифор. – Чемоданы. Много чемоданов. Всяких – разных цветов и размеров.
– А тогда – об чем и базар? – резюмировали сразу несколько бандитов. – Коли имеются чемоданы, то и никаких делов. Шерстим по полной программе.
– Да, но они все же артисты… – засомневался кто-то из угла.
– А и что с того? – возразили те же самые несколько бандитов. – Подумаешь, артисты! А пускай они к нам не ездят со своими балалайками и чемоданами! Шерстить – и все тут! Наравне с остальными прочими! Без разницы!
– А вот я на это не согласный, и все тут, – отозвался бандит по прозвищу Цыган.
Такое свое прозвище он получил из-за того, что и вправду был цыганом – по паспорту, в смысле своей физиономии, а, главное дело, в плане всех своих жизненных намерений и поступков, а также и в плане собственного мировоззрения.
Когда-то Цыган вроде как был артистом разъездного цыганского то ли театра, то ли ансамбля, затем из-за творческих разногласий и особенностей собственной натуры он был оттуда изгнан навсегда, без права помилования и возврата, бродяжил, пел, плясал и приворовывал по вокзалам. Однажды лихая цыганская година занесла его на п-ский вокзал, здесь он был замечен Никифором и взят в дело, то есть в банду «Ночные вороны», да так в банде и прижился – несмотря на отсутствие паспорта, физиономию,
