оно было, и Лиля его не уничтожила, но составители решили воздержаться от его публикации..»
Есть ещё один вариант, который объясняет «ситуацию»: письмо, якобы написанное Эльзой Триоле, на самом деле написали Брики (явно по совету Агранова). И организовали всё так, как потом Лили Юрьевна зафиксировала в своём дневнике. Вот эти записи:
«Когда вернулся шофёр, он рассказал, что встретил Владимира Владимировича на Воронцовской, что он с грохотом бросил чемодан в машину и изругал шофёра последним словом, чего с ним никогда не бывало. Потом всю дорогу молчал. А когда доехали до вокзала, сказал: “Простите, не сердитесь на меня, товарищ Гамазин, пожалуйста, у меня сердце болит”».
После «укола»
Бенгт Янгфельдт:
«По словам Лили, на следующий день она позвонила Маяковскому в Ленинград в гостиницу "Европейская" и сказала, что тревожится за него. В ответ он произнёс фразу из старого еврейского анекдота ("Эта лошадь кончилась, пересел на другую ") и заявил, что беспокоиться не нужно. Когда она спросила, хочет ли он, чтобы она приехала в Ленинград, он обрадовался, и Лили в тот же вечер покинула Москву».
Так описан этот эпизод в воспоминаниях Лили. Но в отредактированном дневнике он выглядел уже несколько иначе:
«Беспокоюсь о Володе. Утром позвонила ему в Ленинград. Рад, что хочу приехать. Спросила, не пустит ли он себе пулю в лоб из-за Татьяны – в Париже тревожатся. Говорит – "передай этим дуракам, что эта лошадь кончилась, пересел на другую". Вечером выехала в Питер».
Из дневника Лили Брик следует, что этот разговор произошёл 17 октября, то есть через шесть дней после того, как
Маяковский уехал из Москвы. Именно тогда она и спросила, «не пустит ли он себе пулю в лоб из-за Татьяны?»
Бенгт Янгфельдт по этому поводу написал:
«Разночтения и неясности могут показаться несущественными, однако, это не так».
Аркадий Ваксберг оценил случившееся ещё строже:
«Ситуация, однако, была ещё более запутанной, чем кажется на первый взгляд».
И Ваксберг продолжал рассуждать:
«В июле 1968 года в связи с оголтелой антибриковской кампанией, Лиля вдруг информирует Эльзу (письмо от 8–9 июля) о том, как отражён эпизод с чтением письма в её воспоминаниях и как – в дневнике. Судя по письму, она явно отвечает на вопросы, которые поставила Эльза. <…> Вопросы, видимо, были поставлены в телефонном разговоре – в письме их нет. Но они, естественно, были, иначе с чего бы вдруг Лиля стала с такой подробностью воспроизводить Эльзе текст её же куда-то запропастившегося письма сорокалетней давности? Зачем Эльзе была нужна версия Лили? Разве они никогда не читала её воспоминаний? Разве она сама не знала, что написала в своём же письме? Разве между сёстрами всё это время множество раз не было говорено-переговорено?
Все эти вопросы заведомо риторичны: как для всех очевидно, Эльза просто старалась избежать даже малейших расхождений с "показаниями"
