двойные двери амбара и повернулась лицом к урожаю Широкого Дола.
На первой повозке высилась целая гора золотистых снопов, и на вершине этой покачивающейся горы восседал Гарри. Мощные кони-тяжеловозы остановились прямо передо мной, гора снопов снова качнулась, колеса замерли, и Гарри встал во весь рост, глядя на меня словно из рамы горячих синих небес. Я даже закинула голову и все смотрела и смотрела на него, не в силах отвести взор. А он стоял на этой горе пшеницы, одетый как обычно, если не считать того, что на нем остались только рубашка и узкие бриджи для верховой езды. Вид у него был и совершенно непрактичный, не подходящий для работы в поле, и немного неприличный. Рубашка из чудесного тонкого полотна была небрежно расстегнута на груди, так что виднелась загорелая колонна его сильной и стройной шеи и часть мощного гладкого плеча. А бриджи всегда ему очень шли, подчеркивая длину его ног и крепкие ляжки. Его высокие, до колен, кожаные сапожки были совершенно исцарапаны и изорваны после хождения по стерне, и теперь вряд ли был смысл чинить их. В общем, конечно, Гарри выглядел именно так, как и должен выглядеть знатный господин, играющий роль крестьянина в некоем спектакле – то есть это был, на мой взгляд, наихудший вариант хозяина-землевладельца, какой только можно иметь. И все же я смотрела на брата с нескрываемым удовольствием и радостью.
Он спрыгнул – сперва на сиденье возницы, а потом на землю, – но вдруг застыл, заметив, какое у меня лицо, да так и впился в меня глазами. Его беззаботный гедонизм вдруг куда-то исчез; теперь он выглядел глубоко потрясенным, словно кто-то вдруг влепил ему, весело смеющемуся, пощечину. Он все смотрел и смотрел мне прямо в глаза, словно ему хотелось задать мне какой-то невероятно важный вопрос – казалось, ему никогда раньше и в голову не приходило, что я могу знать ответ на этот вопрос, и он только сейчас об этом догадался. Я тоже глаз с него не сводила, и губы мои были полуоткрыты, словно я готовилась ему ответить, но пока не могла выговорить ни слова, и с моих уст срывались лишь быстрые, легкие вздохи. Взгляд Гарри медленно скользил по моей фигуре от макушки и блестящих каштановых волос до подола темного платья. Потом он снова посмотрел мне в лицо и едва слышно промолвил одно-единственное слово «Беатрис», словно только что узнал мое имя.
Возница подождал, пока я отступлю в сторону, затем щелчком подозвал свою команду, которая ринулась мимо меня в амбар. Следом за этой повозкой уже выстроились и другие; с них тоже спрыгивали на землю мужчины, и одни начинали сбрасывать с повозки снопы, а другие складывали их в огромную, все растущую гору. Но, по-моему, Гарри ничего этого уже не видел. Он по-прежнему стоял, не замечая летающих по воздуху снопов, и смотрел мне в глаза, и в его отчаянном взгляде я читала некое напряжение и неверие, словно у безнадежно тонущего человека.
И до конца этого долгого, наполненного тяжким трудом дня мы с ним не обменялись ни единым словом, хоть и трудились бок о бок, пока всю пшеницу не убрали в амбар или не
