заорал он и унёсся прочь.
«Вот что с покойниками любовь делает», – усмехнулся я, заходя в кабинет Поливайцева. Из кабинета вывалил огромный клуб дыма.
– Гм, гм.
– А, это вы? – откликнулся Аристарх Савельевич. – Ну как, нашли, что искали?
– Нашёл. Только у меня просьба.
– Слушаю.
– Можно на время оставить документы в кабинете для посетителей? Они могут понадобиться как вещественные доказательства.
– С собой ничего не прихватили? – хитро улыбнулся Поливайцев.
– Ну что вы, – делано обиделся я.
– Хорошо. Распоряжусь, чтобы эти документы не трогали.
– Спасибо.
Я уже хотел покинуть кабинет редактора, как вдруг заметил на полу у входной двери странную репродукцию художественной картины в дешёвой деревянной раме. На ней был изображён прикованный к столу полуголый мужик в окружении людей, одетых в старинные мужские платья и чулки времён Колумба. С мужика сдирали кожу разделочными ножами два палача. Я поднял картину, стряхнул пыль и погрузился в её созерцание.
– Интересуетесь нидерландской живописью? – заметил моё любопытство Поливайцев. – Это репродукция известной картины Герарда Давида: «Суд Камбиса», её ещё называют: «Сдирание кожи с продажного судьи».
– Очень занятно, – промолвил я. – А что это за история?
– Судья брал взятки, его поймали, содрали кожу и обтянули ею судейское кресло. Дикий народ были эти европейцы 15 века…
– Зато теперь у них одна толерантность… Не поймёшь, где мужик, а где баба.
– Если хотите, можете взять себе. У меня этих репродукций целая гора. Не знаю, что с ними делать.
– Раздайте по кабинетам.
– Не берут. Говорят, позитива мало. Им пейзажи подавай, а у меня одни казни да кровавые баталии остались.
– А пейзажи где?
– Мацкевич забрал. Поставил на баланс и распределяет по знакомым.
– Мацкевич, говорите? – зло выговорил я, забирая репродукцию. – Ну что ж, раз он так живопись любит, преподнесу ему подарочек.
Глава 4
Андрей Борисович Лощинский находился в кабинете совершенно один. Профессор беззвучно шевелил губами, делая заметки в своём блокноте. Я молча уселся за стол, положив перед собой репродукцию картины Герарда Давида.
– Как продвигается дело Соколова? – флегматично поинтересовался он, не поднимая глаз.
– Дело раскрыто, – также флегматично ответил я, не сдержав, впрочем, победной улыбки.
– И где же обвиняемые?
– Половина из них уже здесь, в загробном мире.
Профессор перестал скрипеть перьевой ручкой и уставился на меня.
– Да вы их, собственно, знаете, – небрежно продолжал я, пытаясь продлить удовольствие от предстоящего эффектного разоблачения.
