раздакался? – грубо сказал он. – Тащи её, суку, вон туда, к дороге.
Но сначала всё же постояли, покурили из дрожащих пальцев, ополовинили коньячную фляжку.
Вроде ничего. Отпустило.
Дальше пошло быстрее и легче, бац да бац. Удача, чёрт её дери, пошла! Уложили заодно и пару кошек. Или котов, бес их разберёт.
– На детские шубки – пойду-ут, – бормотал про себя Мишка, – китайцы вон шьют, а мы что…
Санька стаскивал убитых к бетонке и выкладывал их в ряд на обочине, сначала попробовал по масти, но это оказалось некрасиво, не по-хозяйски. Тогда он выложил собак по размеру, по возрастающей, как в музее. Санька даже не ожидал от себя такой аккуратности. А Мишка, уже распаренный, с ошалелыми глазами, бил и бил, стегая выстрелами спящий посёлок. В белых бил, чёрных, пятнистых, больших, маленьких, лохматых и гладких… Что ему теперь было их разглядывать? Всё встало на свои места. При таком разнообразии у них было одно общее качество: они были вне закона, и в обмен на их жизнь – считай, что задарма – можно было получить шикарную дефицитную вещь, о которой, правда, до сегодняшнего дня Мишка Фирсов как-то не думал, не мечтал…
Уже под конец получилась накладка: Мишка шлёпнул пулей выбежавшую через пустырь прямо на них чернявую шавку, и Санька, подойдя, чтобы тащить её на бетонку, вдруг плаксивым голосом сказал:
– Миш, а ведь это Мушка… отвязалась, видать, собачка моя… я ей… котлетку вот…
Мишка, охваченный азартом, не врубился и ляпнул:
– Ну и что?
– Мушка это! Понял?! Она у меня… ласковая такая… служить умеет, слова человеческие понимает… ждала ведь меня…
Он опустился на колени, склонился над ней, ощупывая безжизненное тельце дрожащими руками в запёкшейся крови. Вынул газетный кулёк, развернул, начал тыкать раздавленной котлетой в окровавленный собачий нос.
– Ну, ну… – И тихо завыл: – Единственная понима-ала…
– Мушка, Мушка! Вон их сколько замочили, мушек твоих.
– Ах ты, гад… – прошептал Санька. – Да я тебя сейчас… самого…
– Да бро-о-ось ты! Самого-о-о! – передразнил Мишка. Но, заметив кривой нервный оскал на лице напарника и блестящие бусинки слёз, застрявшие на небритых щеках, понял, что дело принимает нешуточный оборот, и неожиданно для себя повёл стволами:
– А ну…
Санька остолбенел.
– Ты зачем… это…
Мишка поднял ружьё повыше. Санька медленно поднялся и, когда в живот ему упёрлись чёрные прошивающие навылет зрачки, попятился, вяло помахивая рукой:
– Э… Э…
Мишка с каким-то животным интересом смотрел, как сереет потное Санькино лицо, как корчится он, словно жучок, на невидимых продолжениях стволов.
– А ну, пош-шёл отсюда, алкаш, – сквозь зубы проскрипел Мишка и упёр приклад в плечо. – А ну, сопля зелёная…
У Саньки
